Екатерина Оленева - Хрустальный дом (СИ)

— В нашей семье все неизменно чувствуют себя отлично, — в улыбке дяди промелькнула насмешка. — У меня такое чувство, будто ты пытаешься избежать возможности узнать правду, Альберт?

— Многие знания — большие печали, — процитировал я.

И нарвался на очередную улыбку, силящуюся изобразить насмешливость, но отражающую лишь бесконечную усталость.

Протянув руку, я сжал сухую, горячую дядину ладонь:

— Расскажите, если вам так будет легче. Я готов слушать.

Дядя Винсент с грустью поглядел на меня, упрямо сжимая губы:

— Ральф не умер бы так рано, если бы все мы, в той или иной степени, не поспособствовали этому.

— Кто — вы?

— Я. Мой отец. Твой отец. Твоя мать. Даже Стелла в какой-то степени, пусть и косвенно.

Чертовски хотелось возразить, напомнив, что единственно виноватый в ранней смерти Ральфа Элленджайта это сам Ральф Элленджайт.

Вообще-то, чтобы нас убить, нужно… я даже не знаю, что нужно сделать? Регенерация у нас колоссальная. Мы в своё время с Ральфом ну, как только не развлекались? Чего с больной головы не делали? Ножи втыкали, яд пили, с крыши прыгали. Однажды даже (было дело) в раны горящие угли засыпали — это была идея Ральфа.

У него вообще фантазия богатая. Сказываются сумасшедшие гены.

Но ведь всё как с гусей вода? Как бы мы не отрывались ночь напролёт, утром, в самом крайнем случае, бинты могли понадобиться.

А чтобы довести себя до смерти? Ну, не знаю я, что нужно сделать.

— Вы не ладили с братом?

— Всё было слишком сложно, чтобы описать ситуацию одним этим словом. Скажем так, отношения у нас были натянутыми. По молодости лет я считал его привилегией то, что на самом деле было проклятием. Ральф ведь был старше меня всего на два года, но отец относился к нему, как к равному, в то время как со мной всегда держал дистанцию. Как я теперь понимаю — для моего же блага.

Ральфа он считал испорченным. Вроде как всё равно они оба скатятся в одно болото, так к чему прилагать усилия в попытках остановиться? Нельзя спасти то, что родилось проклятым.

— Странная позиция, — фыркнул я.

Промелькнула мысль, а не такой ли точно жирный крест и отец поставил на мне?

Что проклято — то не спасти? Чего уж зря пытаться?

Дядя Винсент продолжал монолог:

— Отец был слишком молод, когда родился брат. Он сам-то был ещё фактически ребёнком. Они и воспринимали друг друга с Ральфом как братья, а не как отец и сын.

— Каким он был? — спросил я. — Твой старший брат? Дядя Ральф?

Я спрашивал не потому, что хотел знать. Просто видел, что дяде необходимо выговориться.

Он сощурился, как это часто бывает с близорукими людьми, когда они пытаются рассмотреть далеко находящийся от них предмет, и задумчиво протянул:

— Умным. Проницательным. Внимательным к другим людям и оскорбительно-безразличным к самому себе. Ещё тактичным. И чувствительным, как женщина. Нервы у Ральфа были словно оголённые провода — искрили и замыкали при малейшем касании.

Я хорошо помню его смех — горький, лёгкий, невесомый. Удивительно яркие зелёные глаза. Меланхоличный взгляд. Медлительные до томности, плавные, осторожные движения, будто он босиком шёл по битому стеклу.

Но самое главное — брат обладал необыкновенной обольстительностью, не зависящей, казалось, даже от него самого. Людей тянуло к нему как к магниту. Они теряли голову. Это не походило на обычную человеческую похоть, но то была и не любовь. Я бы назвал это жаждой обладания. Именно так — страстное желание не просто сжать в объятиях, а словно бы впитать в себя, слиться в одно целое. Это была как магия. Сводящие с ума чары.

Дядя Винсент вновь задумчиво покачал головой, словно в ответ на какую-то тайную думу:

— Раньше я думал, что Ральф погиб потому, что не сумел справиться со своей тёмной половиной. Но став старше и мудрее я пришёл к выводу, что это не он доигрался. Это мы его заиграли. Брата убили не его пороки. Его уничтожили наши страсти.

— Вы имеете в виду наш семейных грех — похоть?

— Наша тайная страсть вовсе не похоть, — покачал он головой. — Это гнев. Неконтролируемая, необузданная ненависть, страсть к разрушению и саморазрушению. Тебе этого не понять. По какой-то странной прихоти судьбы тебе эта фамильная черта не передалась. Но именно она часто всему причина и начало. Мой отец не умел справляться со своей яростью. Он слишком часто срывал её на Ральфе, как на идеальной, безответной жертве. Твоя мать не справилась со своей жаждой разрушения и тоже по-своему использовала Ральфа. Хотя по её задумке в этой истории жертвой предстает она, я-то слишком хорошо знаю их обоих, и брата, и сестру, чтобы не видеть истину.

— Без понятия, о чём вы сейчас говорите.

— В нашей семье вовсе не вы первые с Синтией открыли для себя радости внутрисемейного секса.

Я почувствовал приступ той самой фамильной ярости, о которой только что говорил дядя.

А ещё я ему не поверил.

— Вы хотите сказать, что моя мать спала с дядей Ральфом?! Да как вы смеете?!

Винсент смерил меня прохладным взглядом.

Он оставался подозрительно бесстрастен.

— Смею, потому что это правда. Официальная версия была такова, что Ральф изнасиловал нашу младшую сестру.

— Моя мать самая порядочная женщина из всех, кого я знаю. Не смейте порочить её имя!

— В мыслях не было. Я всего лишь сказал тебе правду. Скажу и ещё одну, не менее неприятную: Синтия не дочь Амадея. Она дочь Ральфа.

Новость была оглушающей.

Синтия — сестра мне лишь по матери?

Её отец — родной брат моей матери?

Её отец также и отец Ральфа, теперь уже третьего?

А значит, наш кузен вовсе ей не кузен? Он, как и я, ей сводный брат, но только по отцу?

Катастрофа!

Я всегда подозревал, что, несмотря на то, что спим мы все втроём, влюблена Синтия именно в Ральфа.

А ещё втайне надеялся, что придёт время, я счастливо выпаду из нашего тройственного союза, а Синтия и Ральф останутся счастливы — вместе.

Правда, в последнее время интуиция упрямо подсказывала, что Ральф отнюдь не намерен воплощать мой план в жизнь. И ситуацию он видит иначе.

Словом, отношения наши запутались дальше некуда. Кто в этой ситуации есть кто?

Кто для меня Ральф?

Для себя я его определяю в первую очередь как лучшего друга. Наши с ним многочисленные сексуальные опыты не более чем поиск совместных приключений. Что-то, что делать вместе весело, но без чего легко можно обойтись.

Я никогда не был влюблён в Ральфа и буду крайне удивлён, если окажется, что он хоть на краткий миг был влюблён в меня.

Другое дело Синтия. Как раз её чувства очень даже попадают под классическое понимание влюблённости. Причём — клинической.

Их отношения с Ральфом давно меня пугают.

В последнее время Ральф явно терпит Синтию только из-за меня. Он даже не берёт на себя труда скрывать своё пренебрежение. Синтия ярится, как дикая кошка.