Константин Кураленя - Шаман-гора

— Да ты что, Миша? Я тебя даже не разу не поцеловал, — притворно испугался тот.

— Всё, ребята, хватит гулять. В темпе собираемся и отваливаем. Бережёного Бог бережёт. Не дай Бог, опять эти стервятники нагрянут, — постарался я придать голосу как можно больше серьёзности.

Мои доводы показались всем более чем убедительными, и народ стал сноровисто собираться. Лишь один Степан что-то недовольно бурчал себе под нос.

— Ты чего, Стёпа? — решился спросить я его.

— А, — с досадою махнул он рукой. — Такую баталию выдержали, а трохвея-то нет.

Я невольно расхохотался. Кто про что, а Стёпа про «трохвей».

— Скажи спасибо, что так легко отделались, — проговорил я сквозь смех. — А ты: трохвей.

Степана мои доводы не убедили, и он отошел, сокрушённо мотая головой, а я подошёл к краю плота и принялся смывать с себя кровь.

«Пошёл на поводу у девчонки, — думал я, умывая лицо. — Ведь трое сбежавших каторжников вряд ли осмелятся на нас напасть. Да нет, всё правильно. Девчонки волнуются, да и луна светит как по заказу. Прорвёмся».

Вода в реке была тёплой. Она замечательно снимала напряжение после событий получасовой давности. По насыщенности событиями пролетевший отрезок времени показался мне длинною в день, хотя в реальном времени прошло не более получаса.

— Могёт, переждём до рассвету? — спросил меня остановившийся рядом Степан.

— У Луизы истерика. Да и другие тоже все на нервах. Не боись, Стёпа, — охлопал я его по плечу. — Не впервой.

— Да я-то что… Мне это дело до одного места. Ну, ты ведь не из-за того, что где-то ещё каторжные блукают?

— Трое, Стёпа, трое. Остальных я чуть ниже, на берегу, положил.

— Ну, ты даёшь! И когда ты только всё успеваешь? — удивился Степан.

— Встаю рано, — скромно ответил я и тут же со злостью добавил: — Хотели меня, словно барана, зарезать. Суки!

— А меня сонного скрутили, — снова повинился Степан.

— Брось, — махнул я рукой. — Господин случай. Мог бы и я на твоём месте оказаться. Тут уже как карта ляжет. Тьфу ты чёрт! — упрекнул я себя за забывчивость. — Там ведь один ещё живой остался.

— Да и хрен с ним, — остановил меня Степан. — Всё одно он уже утёк. Не переживай, Михаил, эти каторжные на белом свете не задержатся. Тайга их к себе возьмёт.

— Слушай, — вдруг вспомнил я о мангрене. — А что Алонка?

Он же таёжник. Как он их проморгал?

— Говорит, что его думал, что командира возвращается, — передразнил мангрена Степан.

— Всё правильно, — хлопнул я себя по лбу. — А как ловко, сволочи, всё подсчитали. Словно чувствовали, что кто-то от лагеря отойдёт. Наобум переть побоялись.

— Дак всё верно, — проговорил Степан. — И тот каторжный мне сказал, что следили за нами, как только плот причалил. Они боялись, что кто-нибудь ещё подойдёт. А опосля напали.

— Ну что там наши, погрузились? — я посмотрел на берег и обернулся: у меня за спиной тихонько стояла Луиза.

— Ты чего? — удивился я.

— Не гони меня, Мишенька. Я уж лучше рядом с тобой постою. А то как ты уйдёшь, так вечно какая-нибудь беда приключается. А рядом с тобой спокойно.

Я растроганно привлёк девушку к себе. «Натерпелась девочка, — с нежностью подумалось мне — ну, ничего, оттает».

Между тем на плоту уже всё было готово к отплытию. Никто не желал задерживаться на месте, с которым было связано столько неприятных воспоминаний.

— Ну, что, голуби, с Богом, — размашисто перекрестился Степан.

И нас вновь приняла в свои объятия мутная, но ставшая такой родной амурская вода. Через двое суток, ниже станицы Михайло-Семёновской, мы увидели, как последние плоты основного каравана плавно заворачивают за очередной изгиб реки. Одиночное плавание закончилось. Теперь мне следовало подумать, как распорядиться своей долей сокровищ. Но больше всего меня волновало, что со мною будет дальше?

Едва мы со Степаном успели привести себя в порядок, как примчался неизменный солдат Егорша. Как всегда, казённое обмундирование топорщилось на нём во все стороны.

— Манычева к господину унтер-офицеру Батурину, — глупо улыбаясь во весь рот, прокричал он.

— Чего орёшь, суконка? — недовольно поморщился Степан.

Он, так же как и я, приводил себя в порядок, чтобы явиться пред ясны очи своего начальства.

— Дак вызывают, — неловко переминаясь с ноги на ногу, промямлил солдат.

— Что сообчил, то молодец. А теперь ноги в руки и дуй отсель, покуда я сапоги не обул, — угрожающе прошипел Степан.

«И за что он его так невзлюбил? — подумал я. — Обыкновенное безопасное убогое создание, с интеллектом на уровне домашней скотины. Я таких встречал, даже служа в Советской армии.

Но, видно, Степан был совершенно другого мнения».

— Не люблю таких радостных телят. Первые наушники при их благородиях. А случится в бой пойти, то надёжи на них никакой.

— Да ладно тебе, — махнул я рукой. — Нам-то чего скрывать?

В ответ на мои слова Степан пытливо посмотрел на меня.

— Что их благородиям заливать будем?

— Да скажем всё, как было, — пожал я плечами.

— И об золоте?

— Нет, конечно.

— Значит, так. Говорим обо всём, окромя золотого запасу, — решительно притопнул натянутым на ногу сапогом Степан и, хитро прищурившись, добавил. — Ну, тогда пошли?

— Пошли, — согласился я.

И мы направились каждый к своему командованию.

— А, господин Манычев, изволили пожаловать, — елейным, не обещавшим ничего хорошего, голосом встретил меня унтер. — Ну, докладай, господин солдат, где это вы столько времени блукались? От службы царской отлынивали.

— Никак нет, господин унтер-офицер, — вытянулся я во фрунт, — не отлынивал. А, напротив, со всем умением и прилежанием справлял самую что ни на есть солдатскую службу.

Батурин от моего пронзительного голоса невольно вздрогнул и подозрительно посмотрел мне в глаза, но мой взгляд выражал преданность высшей степени и умильное обожание своего непосредственного командира.

Не найдя ничего предосудительного в моём поведении, Батурин произнёс: — Ну, солдат, выкладывай всё как на духу. Где был? Как баб назад возвертали? Почему так долго? Да шибко не растягивай.

Нам ещё к господам офицерам идти.

Я в самой сжатой форме рассказал унтеру обо всём, что с нами приключилось, а затем, в знак подтверждения правдивости своего рассказа, выложил перед ним два револьвера и винчестер.

— Ну, ты, прямо герой, Манычев, — недоверчиво покачал головой унтер.

Лежащее перед ним оружие мешало усомниться в достоверности моих слов. Расширившиеся от изумления глаза Батурина свидетельствовали об этом красноречивее всяких слов. Он осторожно взял в руки винчестер и покрутил его перед глазами.

— Что это за чудо такое? — недоумённо спросил он.