Константин Кураленя - Шаман-гора

Луиза привстала на цыпочки и доверчиво потянулась навстречу.

— Ты только не обмани меня, — словно заклинание, повторяла она всякий раз.

— Чтоб я сдох! — поклялся я, серьёзно глядя ей в глаза.

— Не надо, живи, — наконец-то оттаял её взгляд.

— Ну, слава Богу! — обрадовался я. — Теперь в самый раз и о деле подумать.

— О каком? — кокетливо улыбнулась она, соблазнительно облизывая губы.

«Вот оторва!» — восхитился я, а вслух произнёс: — Золото будем прятать.

— А как же ты его будешь прятать, если лопату не взял? — невинно спросила и вновь обольстительно провела кончиком языка по влажным губам.

Ну, вот уж дудки! Тут она ошибалась. Нас на такие уловки не поймаешь. У меня в мешке вместе с золотым запасом лежала лопатка. Просто девушка не знала, что в военном имуществе присутствует такая вещь, как «лопатка сапёрная», которая, между прочим, в ближнем бою является грозным холодным оружием.

Я торжественно извлёк из мешка шанцевый инструмент и продемонстрировал его искусительнице. Мы дружно рассмеялись и, не сговариваясь, направились в глубь леса. Через некоторое время мы поднялись на невысокую сопочку и выбрали приметный валун. Вспомнив романы Стивенсона, я отсчитал от камня несколько шагов и принялся за дело.

— Смотри и запоминай, — комментировал я свою работу. — Выше по Амуру, примерно в десяти верстах отсюда, находится станица Михайло-Семёновская. А место запомни вот по этому камню.

— И отсчитать от него пятнадцать шагов в сторону реки, — беззаботно махнула рукой девушка.

Я досадливо поморщился, но ничего не сказал. Всю остальную работу я проделал молча. Вернее, молчал один я. Луиза о чём-то беззаботно щебетала и весело смеялась. Я же перерубил топором корни росшего рядом дуба и выкопал яму, после чего уложил на дно ямы мешок, в котором в смоченной в ружейной смазке тряпке хранилось золото. Ну а затем засыпал яму землёй и прикрыл куском вырезанного из земли дёрна. Полюбовавшись с минуту на проделанную работу, я вспомнил всё тех же авторовспециалистов по кладам, решил выбить на камне крест. Дерево может засохнуть, сгореть или быть срубленным, а крест — это надёжно. Луиза скептически наблюдала за моими трудами, но, слава Богу, критических замечаний не делала. В целом, проделанной работой я остался доволен. После трудов праведных мы присели передохнуть. Вид с сопочки был великолепный. Где-то под нами уже не одно тысячелетие подряд омывал таёжные берега красавец Амур. Над нами ярко светило солнце. А птицы, словно понимая торжественность момента, уважительно умолкли.

Луиза сидела, прижавшись ко мне, и зачарованно вглядывалась в представшую перед нами панораму. Глаза её были удивлённо распахнуты, а шикарная коса, небрежно перекинутая на грудь, вздымалась и опускалась в такт дыханию. Лёгкий ветерок теребил выбившиеся пряди волос, вызывая острое желание прижаться к ним губами.

В такие мгновения почему-то всегда думается о вечности.

О том, что было до нас? Что будет после нас? И как коротка наша жизнь в бесконечности мироздания.

Словно почувствовав стремительность убегающих от нас мгновений, Луиза порывисто повернула ко мне лицо и требовательно посмотрела в глаза. Я понял этот взгляд так, как было надо, и нетерпеливо притянул её к себе. Мы не заметили, как наши объятия перестали быть платоническими. Страсть обрушилась на нас, словно извержение вулкана. Она погребла нас под своей огнедышащей лавой и сожгла последние остатки разума. И произошло то, что и должно было произойти.

«А ведь это наше последнее свидание, — внезапной тоской пронзила меня горькая мысль. — Сегодня к ночи мы нагоним караван. А там, в кругу чужих осуждающих глаз, мы не сможем даже уединиться».

Словно прочитав мои мысли, Луиза приникла ко мне горячим обнажённым телом. Опаленные лёгкой коркой губы бессвязно шептали слова любви и бесстыдных желаний. Время вновь потеряло всякое значение. Мы были детьми вечности. И только она имела над нами власть. И только перед ней мы были в ответе.

Много позже, когда, совершенно опустошённые, мы спускались к плоту, Луиза, взяв меня за руку, по-видимому найдя ответ на какие-то свои мысли, решительно произнесла:

— Ну и пусть. Зато мы перед Богом чисты.

— О чём ты? — спросил я ласково.

Девушка загадочно улыбнулась.

— Это мой секрет.

А затем, пригнув мою голову, прошептала, обдав жарким дыханием щёку: — Сегодня нас с тобой повенчала сама природа. Это небо. Это солнце. Эта земля.

— Ты забыла про траву, — улыбнулся я. — Она стала нашим брачным покрывалом.

Луиза смущённо зарделась, а затем гордо вздёрнула подбородок: — И трава!

Я оторвал девушку от земли и закружил вокруг себя. Луиза испуганно повизгивала и стреляла в меня хитрющими глазами.

— Вот они! — прервал наше веселье строгий голос Катерины.

— А ты говоришь, делом заняты, делом заняты… — по-видимому, передразнила она топтавшегося рядом Степана.

— А разве это не дело! — прокричал я радостно и осторожно опустил драгоценную ношу на землю.

Катерина от неожиданности замолчала, а у Степана отвалилась челюсть.

— Закрой рот, кишки простудишь, — толкнул я казака в бок.

И видя, что пауза затягивается, добавил: — Ну что, орёлики, приуныли? Пора выдвигаться, — и прижав к себе не желавшую отпускать меня Луизу, устремился к реке.

Вот таким получилось наше последнее «кладо-романтическое» свидание с девушкой Луизой, а потом была дорога к своим…

Пережитое грело мою душу. Я ласкал глазами стройную фигуру любимой и думал о запретном. Луиза, словно угадав мои мысли, смущённо зарделась.

Подвыпивший Степан, отчаянно жестикулируя, рассказывал присутствующим о наших геройствах. Судя по тому, как мужики недоверчиво покачивали головами, события обрастали всё более небывалыми подробностями.

Я решил прислушаться, о чём так оживлённо повествует мой дружок. Из услышанного я сделал выводы, что рассказывает он не о нас, а о каких-то чудо-богатырях. Но, видя, как мужики уважительно поглядывают в мою сторону, понял, что играю в его повествованиях не последнюю роль: где-то на уровне Ильи Муромца, не ниже. Я невольно приосанился и развернул плечи. Народ должен видеть своих героев в лучшем свете.

Наблюдавшая за мной Луиза ехидно прыснула в ладошку и показала мне язычок. Мне стало грустно и обидно. Вот ведь как!

Родной человек и насмехается. Но затем здравый смысл и доброжелательность собеседников взяли над обидами верх, и я с новой силой залюбил всех этих людей и весь мир.

Хабаровск и Хабаровский край… Для дальневосточников эти понятия означают многое. Это Родина. В конце концов, туда всегда хочется вернуться, куда бы тебя ни забросила злодейка-судьба.