sdcss

Витгенштейн с сестрами и братом

В Кембридж его, студента Технического университета в Манчестере, привел интерес к логическим и философским проблемам математики. Самыми авторитетными фибрами в этой области тогда были немец Готтлиб Фреге и англичанин Бертран Рассел. Фреге и рекомендовал юноше в наставники Рассела.

Отчасти под влиянием разговоров с Расселом в Людвиге соединились две темы его внутренней жизни, о которых он до сих пор, видимо, не подозревал, что они могут пересекаться. Он почувствовал, что проблемы логики тесно связаны с вопрошанием о существе мира За год до Первой мировой он начал писать текст, которому суждено будет стать известным под именем "Логико-философского трактата". По видимости, это книга об общих основаниях логики. По сути — о смысле жизни.

В 1914 году Витгенштейн добровольцем ушел на фронт. Это было целиком философское действие: равнодушный и к политике, и к государству, он нуждался в том, чтобы испытать себя и свои отношения с основами жизни. Он был убежден, что "страх перед лицом смерти — лучший знак ложной, то есть дурной жизни" (дневник от 09.07.16). И выдержал испытание. На передовой русского фронта он выбрал самый опасный участок — наблюдательный пост. В 1917 году он получил серебряную медаль за доблесть, в 1918 — медаль за военную службу с лентой и мечами.

Всю войну боевой офицер австровенгерской армии Людвиг Витгенштейн переписывался с подданным враждебного государства — британским профессором Бертраном Расселом, терпеливо объясняя ему, над чем размышляет. На фронте в книжной лавочке в Галиции он купил изложение Евангелия Льва Толстого и отныне уже не расставался с этой книгой. Он утверждал, что она спасла ему жизнь. Позже он станет изучать русский, чтобы читать в подлинниках Толстого и Достоевского. "В Европе за последнее время, — заметил он как-то, — было только два религиозных мыслителя: Толстой и Достоевский". Фактически Витгенштейн претендовал на то, чтобы стать третьим.

В перерывах между боями он обдумывает и параллельное дневником пишет свой философский труд, законченный уже в итальянском плену. Он выстраивает текст как четко продуманную последовательность пронумерованных, иерархически организованных афоризмов: семь главных и множество уточняющих. Принципиально — никакой развернутой аргументации, никакого научного аппарата. На совет Рассела придать тексту более традиционную форму Витгенштейн ответил резким отказом: это разрушит красоту. У него будет чувство, будто он хватает цветы грязными руками.

В основе Трактата — мысль об изоморфизме языка и реальности. Условность знаков языка ничуть этому не препятствует: ведь речь здесь — не о внешнем сходстве, а о взаимном соответствии логических структур языка и мира. Благодаря этому язык моделирует предметный мир: элементарное предложение логически отображает атомарный факт (своего рода элементарное событие), а весь язык в целом - логическое отображение всех фактов мира.

Когда Трактат был опубликован, это помещение языка в фокус философского внимания приняли за антиметафизический пафос. А разве Витгенштейн не давал к этому оснований? Не он ли сравнивал пустые фразы метафизики с гнилыми частями яблока, которые надо вырезать ножом лингвистического анализа?..

Причем, заметим, Витгенштейн среди современных ему мыслителей занялся критикой языка далеко не первым. Этому отдали дань его соотечественники Карл Краус, Гуго фон Гофмансталь и особенно Фриц Маутнер, выпустивший еще в 1901-1902 годах капитальный труд "К критике языка". Витгенштейн был знаком с этой книгой и остался под сильнейшим впечатлением от нее.

Однако в отличие от Маутнера, который просто отказывал языку в соответствии реальности, Витгенштейн был уверен, что в языке, безусловно, есть здоровые участки. Это — те его части, которые описывают мир как совокупность фактов: конечную предметную действительность, систему содержаний и связей, логически упорядоченную и постижимую рациональными средствами. Отделить их от гнили — задача философии.

Философия, писал он, вовсе не наука. Наука — это совокупность истинных предложений, но продуцирование таких предложений совсем не входит в задачу философии. Она - "не учение, скорее, работа" и "состоит, в сущности, в разъяснении". Результат ее — не какие-то особенные "философские предложения", но, "скорее, процесс прояснения" предложений. Ее дело — с помошью правил логики "строго установить границы мысли", которые иначе остаются "мутными, расплывчатыми". "Вся философия —это критика речи".

За антиметафизический пафос приняли еще вот что: все высказывания традиционной метафизики о "Боге", "душе", "сущности мироздания" и тому подобных материях Витгенштейн назвал бессмысленными. То есть ни истинными, ни ложными, поскольку никакой предмет действительности (той самой — конечной, предметной, упорядоченной...) им не соответствует.

Соответственно, философия либо ограничивает спорную территорию науки, либо занимается пустой болтовней. Что же до "последних вещей", о которых тщатся повествовать бессмысленные предложения метафизики, то говорение о них — просто-напросто неадекватный способ отношения к ним. Эти высшие ценности, основы основ бытия не выразимы в языке. На них следует указывать особым, значимым молчанием. Именно об этом — знаменитый заключительный афоризм Трактата, ради которого он, собственно, весь и написан: "О чем невозможно говорить, о том следует молчать".

Лорд Бертран Рассел

Людвиг Витгенштейн

Предметный мир, выразимый в понятиях, виделся Витгенштейну маленьким островком в океане непостижимого. За пределами островка — в области трансцендентного, мистического расположено, считал он, самое главное: "Смысл мира должен лежать вне его". Он не сомневался, что мы можем иметь знание об "ином" мире — только не рассудочное. В этом смысле задача философии очень важна: она "должна ставить границу мыслимому и тем самым немыслимому". Что до мистического, оно, "невыразимое", "показывает себя" само. Достаточно лишь не заглушать в себе восприимчивость к этому заведомо неадекватными словами.

Граница, проводимая философией, отделяет рационально постижимый мир от области мистического, но она же с ним и связывает. Своим важнейшим достижением Витгенштейн считал то, что это ему, как он думал тогда, удалось. Он наконец дал в руки понимающих читателей надежный способ примирить многовековую вражду рассудка и веры, отделить истину от лжи: истина — это предложения, описывающие факты, ложь — те, что пытаются выразить невыразимое. А высшая правда —это само невыразимое, которое открывает нам себя в религиозном чувстве, в "говорящем" молчании.