Владимир Бабкин - Новый февраль семнадцатого

— Вы говорите с народом! И должны подчиниться ему! Вы должны сложить оружие и пропустить нас в здание Министерства путей сообщения. Вам минута на размышление.

Полковник тоже засмеялся.

— А с каких пор тысяча человек является всем народом и с каких пор предводитель шайки мятежников может говорить от имени всего народа?

Керенский ликовал. Было совершенно ясно, что стрелять в них не будут. Ведь в противном случае этот полковник не стоял бы на линии огня своих пулеметов ровно посередине между баррикадой и толпой. Да и жерла пулеметов смотрели поверх голов толпы, куда-то в хмурое петроградское небо. Значит, офицер вышел в безумной попытке остановить их в одиночку, не надеясь больше на своих солдат.

А значит, они победили. Александр Федорович открыл рот, чтобы дать команду начать движение вперед, уже представляя себе, как толпа сомнет этого смелого, но глупого полковника, как будут растаскивать эти баррикады, отнимать у солдат оружие и отгонять их от пулеметов, как он, Керенский, торжественно войдет в здание…

Но тут где-то рядом с ним кто-то крикнул:

— Ах, ты ж, сука!

И грохнул выстрел.

Пуля сбила папаху с головы Ходнева, а кто-то из пулеметчиков от неожиданности вдавил гашетку «Максима». Полковник опрометью бросился ничком на снег и лишь пули заплясали у него над головой с обеих сторон, басовитым гулом и визгом разрезая морозный воздух и выбивая искры из мостовой.

Боевики в толпе открыли огонь по баррикаде, но они никак не могли тягаться с хорошо укрытыми четырьмя пулеметами, извергающими из своего черного нутра сотни пуль в минуту.

Толпа охнула и побежала. Еще две минут назад уверенная в себе и жаждущая чужой крови черная толпа бежала, оставляя на снегу брызги своей крови, раздавленных и покалеченных. Бежала, разбегаясь во все стороны не разбирая дороги, убегая через мост или заворачивая в Обуховский сквер, растекаясь затем по обе стороны Забалканского проспекта.

Случайный выстрел, как это много раз случалось, вновь изменил предначертанный ход событий, а пулеметы обратили вспять историю, изменили течение времени и переломили кажущуюся предопределенность судьбы.

Случай…

Спустя несколько коротких и страшных минут над набережной повисла оглушающая тишина, и даже стоны лежащих на грязном снегу людей, казалось, не могли пробиться сквозь вату наступившего безмолвия.

От здания к стоявшему посреди мостовой единственному человеку шел офицер. Когда они поравнялись, поручик нерешительно взглянул в окровавленное лицо полковника, смотревшего на лежащие на снегу тела невидящими глазами.

— Вы ранены, ваше высокоблагородие?

Словно очнувшись, Ходнев увидел стоявшего рядом и тихо спросил:

— Вы сделали все в точности?

— Так точно, господин полковник. Пулеметчики стреляли поверх голов, как вы и приказали. Только…

— Что, только?

Поручик помялся, но собравшись с духом ответил.

— Только они не собирались стрелять, господин полковник. Когда вы ушли навстречу толпе, солдаты устроили голосование и решили, что стрелять по безоружным они не станут. Но когда те начали стрелять у одного из пулеметчиков видимо не выдержали нервы и он дал очередь в небо. Ну, и закрутилось…

Ходнев кивнул.

— Прикажите санитаров. Всех живых перевязать и в ближайший лазарет. А мертвых… Мертвых… Нужно посчитать и убрать с площади. Да, и священника пригласите…

Поручик кивнул и побежал выполнять приказ. А полковник медленно пошел среди лежащих, всматриваясь в искаженные страданием лица. Рабочий. Матрос. Вероятно студент. Какая-то бабка, не сиделось же старой дома… Еще рабочий. Какой-то хорошо одетый господин…

Ходнев стоял над раздавленным телом худощавого господина с орлиным профилем. С минуту полковник разглядывал тело лежащего на снегу, а затем вынул из внутреннего кармана шинели газету от 15 февраля 1917 года, которую он читал от нечего делать сегодня, и, развернув ее, еще раз пробежался глазами по строкам. После прочтения, полковник положил на грудь лежащего газету и твердо пошел назад в здание министерства.

Февральский ветер играл листом газеты, на котором бросались в глаза строки подчеркнутые карандашом.

«На заседании Думы 14 февраля в своей речи господин Керенский заявил: «Исторической задачей русского народа в настоящий момент является задача уничтожения средневекового режима немедленно, во что бы то ни стало… Как можно законными средствами бороться с теми, кто сам закон превратил в оружие издевательства над народом? С нарушителями закона есть только один путь борьбы — путь физического их устранения».

Наконец ветер унес листок вдаль, а на черном предмартовском снегу остался лежать член Временного комитета Государственной Думы, лидер фракции «Трудовая группа» в Госдуме, товарищ председателя исполкома Петроградского совета рабочих депутатов, Генеральный Секретарь Верховного Совета масонской ложи «Великий восток народов России» Александр Федорович Керенский.

В кабинете повисла гнетущая тишина и лишь вновь разыгравшаяся метель завывала снаружи. Я положил ладонь на плечо Императора.

— Ники, что ты намерен делать?

Тот пожал плечами. Затем бесцветным уставшим голосом проговорил:

— Я был сейчас в церкви. Я долго молился Ему. Просил Всевышнего спасти Алексея и даровать ему исцеление… Что еще я могу сделать?

Он помолчал.

— Господь наказует меня… Я был готов принять все, что касается меня самого, но Алексей… Нет. Я не готов. За что, Господи?

Николай судорожно втянул воздух в легкие.

— Моя гордыня… Я возомнил, что готов нести свой крест, что это лишь мое и я ревностно защищал свое право на это испытание… Как я мог такое допустить? Как могло случиться, что солдаты гарнизона Царского Села подняли руку на Наследника Престола? Почему смута охватила Россию? В чем я виноват? Что сделал или не сделал? Не могу понять…

Царь провел бездумно провел ладонью по краю стола. Затем тихо спросил:

— Ты готов принять Престол?

— ЧТО?!

Я ошарашено взглянул на него. Вот чего я не ожидал сейчас, так это такого поворота событий.

Но Николай продолжил бесцветным голосом:

— Когда я молился, то пообещал Господу, что если он смилостивиться и остановит кровь моему сыну, то я отрекусь от Престола и посвящу остаток дней своих молитвам и милосердию. Я отрекусь за себя и за Алексея. Он все равно не сможет править… А если кровь не остановится, то…

Самодержец с отчаянием посмотрел мне в глаза.

— Тогда его кровь, будет на моих руках, понимаешь?.. Как я буду смотреть в глаза девочкам? Как посмотрю в глаза Аликс? Это ведь моя вина, моя, понимаешь? Все что происходит сейчас, это моя вина!