Глеб Носовский - Раскол Империи: от Грозного-Нерона до Михаила Романова-Домициана

«ЛИВИЯ, МАТЬ ЕГО, СТАЛА ЕМУ В ТЯГОСТЬ: КАЗАЛОСЬ, ЧТО ОНА ПРИТЯЗАЕТ НА РАВНУЮ С НИМ ВЛАСТЬ. Он начал избегать частых свиданий с нею и долгих бесед наедине, чтобы не подумали, будто он руководится ее советами; а он в них нуждался и нередко ими пользовался. Когда сенат предложил ему именоваться не только „сыном Августа“, но и „сыном Ливии“, он этим был глубоко оскорблен. Поэтому он не допустил, чтобы ее величали „матерью отечества“ и чтобы ей оказывали от государства великие почести; напротив, ОН НЕ РАЗ УВЕЩЕВАЛ ЕЕ НЕ ВМЕШИВАТЬСЯ В ВАЖНЫЕ ДЕЛА…

ВСКОРЕ ВРАЖДА ИХ СТАЛА ОТКРЫТОЙ: причина тому, говорят, была такова. Она все время уговаривала его зачислить в судейские декурии одного человека… а он соглашался лишь с тем условием, чтобы в списке было помечено: „по настоянию матери“. Тогда она в негодовании… огласила некоторые давние письма Августа, где тот жаловался на его жестокость и упрямство. Он был безмерно оскорблен тем, что эти письма хранились так долго и были обращены против него так злостно…

За все три года от его отъезда до ее кончины он виделся с нею один только раз, всего один день и лишь несколько часов. Он и потом не посетил ее, когда она заболела, и заставил напрасно ждать себя, когда она умерла, так что тело ее было погребено лишь много дней спустя, уже разлагающееся и гниющее. Обожествление ее он запретил, уверяя, что такова была ее воля. Завещание ее он объявил недействительным; со всеми ее друзьями и близкими… он расправился очень скоро» [760], с. 94–95.

Мы узнаём здесь все основные моменты истории борьбы Ивана Грозного с теткой Евфросиньей. Она претендовала на власть, хотела возвести на трон Владимира Старицкого, была властной, умной женщиной. Грозный опасался ее и стоящих за ней сил. Борьба была длительной и тяжелой. Кончилась она трагически для Евфросиньи и Владимира Старицкого.

Рис. 3.10. Ливия. Мрамор. Копенгаген. Глиптотека Новый Карлсберг. Бюст изображает западно-европейские представления либо о матери, либо о тетке, либо о жене Ивана Грозного. Взято из [874], илл. 7.

Рис. 3.11. Ливия. Это либо мать, либо тетка, либо жена Грозного, согласно смутным западно-европейским представлениям. Мрамор. Санкт-Петербург, Государственный Эрмитаж. Взято из [874], илл. 7а.

По одним сведениям Евфросинью отравили, по другим — утопили в реке. Владимира казнили вместе с семьей [776].

Таким образом, обнаруживается неплохое соответствие между «античным» Тиберием и Иваном IV Грозным.

На рис. 3.10 и 3.11 приведены «античные» бюсты Ливии, а на рис. 3.12 — ее изображение на «античной» камее. Как мы начинаем понимать, так западные европейцы представляли себе либо Елену Глинскую, мать Ивана Грозного, либо Евфросинью, тетку Грозного. Либо же это одна из жен Грозного.

Рис. 3.12. Ливия. «Античная» камея. Взято из [304:1], т. 1, с. 667.

Иван Грозный и Нерон описываются как особо жестокие правители. Похожим образом рассуждали и про Тиберия. Правда, о его зверствах говорится чуть меньше, то есть на меньшем количестве страниц, однако тоже очень эффектно. Якобы еще Август предвидел жестокость Тиберия. Светоний говорит: «Я знаю, что есть ходячий рассказ, будто после тайной беседы с Тиберием, когда тот ушел, спальники услышали голос Августа: „Бедный римский народ, в какие он попадет медленные челюсти!“… По некоторым сообщениям Август открыто и не таясь осуждал жестокий нрав Тиберия» [760], с. 84–85.

«Его природная жестокость и хладнокровие были заметны еще в детстве. Феодор Гадарский, обучавший его красноречию, раньше и зорче всех разглядел это и едва ли не лучше всех определил, когда, браня, всегда называл его: „грязь, замешанная кровью“. Но еще ярче стало это видно в правителе — даже на первых порах, когда он пытался привлечь людей притворной умеренностью» [760], с. 96–97.

Далее следует описание конкретных зверств Тиберия. Затем Светоний подводит итог. «Много и других жестоких и зверских поступков совершил он под предлогом строгости и исправления нравов, а на деле — только в угоду своим природным наклонностям. Некоторые даже в стихах клеймили его тогдашние злодеяния и предрекали будущие…

Он даже говорил то и дело: „Пусть ненавидят, лишь бы соглашались“…

Наконец, он дал полную волю всем возможным жестокостям. В поводах недостатка не было: он преследовал друзей и даже знакомых сперва матери, потом внуков и невестки, потом Сеяна, — после гибели Сеяна он, пожалуй, стал особенно свиреп…

Перечислять его злодеяния по отдельности слишком долго: довольно будет показать примеры его свирепости на самых общих случаях. Дня не проходило без казни, будь то праздник или заповедный день: даже в новый год был казнен человек. Со многими вместе обвинялись и осуждались их дети и дети их детей. Родственникам казненных запрещено было их оплакивать. Обвинителям, а часто и свидетелям назначались любые награды. Никакому доносу не отказывали в доверии. Всякое преступление считалось уголовным, даже несколько невинных слов…

Из тех, кого звали на суд, многие закалывали себя дома, уверенные в осуждении, избегая травли и позора, многие принимали яд в самой курии; но и тех, с перевязанными ранами, полуживых, еще трепещущих, волокли в темницу. Никто из казненных не миновал крюка и Гемоний: в один день двадцать человек были так сброшены в Тибр, среди них — женщины и дети. Девственниц старинный обычай запрещал убивать удавкой — поэтому несовершеннолетних девочек перед казнью растлевал палач. Кто хотел умереть, того силой заставляли жить. Смерть казалась Тиберию слишком легким наказанием… Когда он обходил застенки, кто-то стал умолять его ускорить казнь — он ответил: „Я тебя еще не простил“…

Еще сильней и безудержней стал он свирепствовать, разъяренный вестью о смерти сына своего Друза… Когда он узнал, что его погубило отравой коварство жены его Ливиллы и Сеяна, то не было больше никому спасенья от пыток и казней. Дни напролет проводил он, целиком погруженный в это дознание…

На Капри до сих пор показывают место его бойни: отсюда осужденных после долгих и изощренных пыток сбрасывали в море у него на глазах, а внизу матросы подхватывали и дробили баграми и веслами трупы, чтобы ни в ком не осталось жизни. Он даже придумал новый способ пытки (далее следует описание изощренного издевательства, которое мы опустим — Авт. )…

Но среди всех этих злодеяний, окруженный ненавистью и отвращением, он не только вечно трепетал за свою жизнь, но даже терзался оскорблениями» [760], с. 97–99.