Аркадий Черноморский - Последний подарок Потемкина [litres]

– Факт остается фактом, княгиня…

– Но этот факт имеет научное объяснение, Цейтлин, научное… Не суеверное!

– Но почему же, княгиня, видите вы суеверие в запретах касательно определенной пищи или ее приема? Большинство конфессий таковые запреты практикуют, – с несвойственной для него настойчивостью упорствовал Цейтлин.

– Великий пост, например, – подсказал Потёмкин. В нем проснулся старый, матерый софист, который тут же стал умело и привычно разворачивать дискуссию в интересном для него направлении.

– В Посте сокрыт глубокий смысл – это процесс очищения, а в отказе есть рыбу без чешуи я лично ни логики, ни смысла не вижу, – сказала Дашкова, трезвея от злости.

– Есть как минимум три объяснения запрета на некошерную пищу, в частности рыбу и всяких водных тварей. Позвольте, я вам их изложу, княгиня?

– Сделай милость, надворный советник, изложи…

– Друзья мои, – прервал их Светлейший, поняв, что этот обмен «любезностями» может быть надолго, – ну-ка остановитесь.

Обозрев гостиную и гостей, он промолвил ласково, но твердо:

– Я бы и рад продолжить увлекательную дискуссию о столь интригующих вещах, как запреты на поедание некошерных водных тварей и многом другом, но похоже, что гости мои чувствуют себя заброшенными, а я, соответственно, виноватым. По этому поводу предлагаю перенести сию дискуссию на некоторое время. Всего лишь на время, вы не возражаете? Княгиня Екатерина Романовна? Господин надворный советник?

И, не дав спорщикам ответить, Светлейший весьма искусно завершил ситуацию следующим образом: наполнив два бокала превосходным айсвайн – ледяным вином из замерзшего на лозе в долине Мозеля винограда, – он вручил их Цейтлину.

– Вот тебе прекрасная возможность поговорить на своем любимом диалекте, ибо, судя по выговору, этот кожаный барон Ульрих – из Берлина или окрестностей. Заодно и узнаешь. Смотри же, чтоб только не напился обер-лейтенант раньше времени, больше трех бокалов, не давай. Ну где же там доктора Тимана черти носят?

– Не подойдет он ей, князь, напрасно стараешься, – печально промолвила Дашкова, глядя на спину удаляющегося в сторону барона Цейтлина.

– Не каркай, Кать… Ты почем знаешь? Откуда такая уверенность?

– Никакая не уверенность. Просто интуиция. Да к тому же, ей же русские мужики нравятся, сам ведь знаешь…

– Как не знать, но нам бы Зубова хоть на полгода выдавить, а там разберемся…

– Запала она на него, Светлейший, крепко запала… аромат молодости и всё такое…

– Бывало уже всё такое, – скрипнул зубами Потёмкин, – попытка не пытка, попробуем ещё раз.

– Ну, Бог тебе в помощь, князь. А что там второй кожаный гладиатор поделывает?

– Кушает себе с аппетитом. Курицей вроде увлекся не на шутку. Шла бы ты, Катя, тоже поела горячего…

Леша Севастьянов сильно изумился ассортименту блюд, но, поразмыслив, решил не рисковать и сосредоточился на жареной курице. Оно было как-то попривычней. И ужасно вкусно. Курятины он не ел с последнего визита к маме в Тверскую область, где-то полгода назад, как раз перед войной… Наблюдение за противником, равно как и анализ ситуации, он решил оставить на потом, мудро рассудив, что ни немец, ни дворец с дамами и кавалерами, никуда не денутся… а вот присутствие курицы в блокадном городе не гарантировано…

А вот Сенька бдительности не терял. Хоть и уплетал пельмени со сметаной за обе щеки, но следил за каждым движением фашистюги, как он тут же окрестил Ульриха.

– Добрый вечер, господин барон! Не хотите ли бокал вина? Прекрасный Мозельский рислинг. Позвольте представиться – надворный советник Йошуа Цейтлин…

– Jude, du musst verrückt sein… Еврей, ты, наверное, сошел с ума! – искренне изумился барон фон Ротт.

Бокал жалобно зазвенел, разлетаясь на хрустальные осколки. Мозельское вспенившейся струйкой излилось на паркет пола…

– Твое счастье, что перед тобой офицер Люфтваффе, а не мясник из гестапо, который бы просто спустил с тебя шкуру, перед тем как шлепнуть за подобную выходку…

Все застыли, кто с недоумением, а кто и с любопытством, наблюдая эту удивительную мизансцену…

Сенька не очень хорошо знал немецкий. Так, на твердую тройку. Но слово «Jude» понял прекрасно… Да и лицо немца, искаженное презрением, и выбитый из рук Цейтлина бокал говорили сами за себя… Кровь ударила ему в голову, и с криком «гад фашистский!» Сенька ринулся в атаку на ненавистную длинноногую фигуру. Ульрих сделал небольшой шаг правой ногой назад и в сторону, пропуская атакующего. В развороте захватил, и скручивающим движением загнул его правую руку за спину, так что в локте отчетливо хрустнуло. Сенька заверещал от боли. Атаман Головатый начал было двигаться к дерущимся, но Светлейший движением руки остановил его, с интересом наблюдая за схваткой. Схваткой, впрочем, это можно было назвать с большой натяжкой. Скорее «избиением младенцев».

Но не торопись, читатель, осуждать Григория Александровича. Князь совершенно не одобрял, когда били маленьких, но, искренне считая обоих драчунов колдунами, или что-то вроде того, просто любопытствовал: чьи же чары будут посильнее…

– Дяденька летчик! – просипел Сенька, привставая на носки, чтобы было не так больно. Леша с сожалением оторвался от курицы и, на ходу вытирая руки о скатерть, в два быстрых шага оказался рядом с ними. Коротко без замаха, тычковым ударом в нос свалил Ульриха, и уже лежачему засандaлил ногой в дыхло.

– Стой, молодец! – воскликнул Светлейший, – у нас лежачего не бьют!

– А у нас бьют, – отозвался Алеша и, крякнув, погрузил в подбрюшье Ульриха носок летной унты. Напоследок… Тут подоспела охрана и по знаку Светлейшего оттеснила младшего лейтенанта 26-го истребительного авиаполка от обер-лейтенанта четвертой бомбардировочной эскадры, бригады «Генерал Вевер».

В гостиной воцарилась очень неловкая пауза.

Алеша стряхнул с плеч руки охранников и вернулся к курице. Сенька, сопя и всхлипывая от унижения и боли, поплелся в дальний темный угол гостиной, где и пристроился опять на большом и мягком диване с множеством подушечек. Закрыл лицо руками. Видеть никого не хотелось.

Вдруг почувствовал запах чего-то сладкого.

– На, хлопчик, не журись, – прикосновение теплой ладони было мимолетным и оставило в его руке что-то съедобное, то ли халву, то ли пряник… Он хотел было благодарно пожать или погладить эту ласковую руку. Но не успел. Мария уже отошла.

– Позвольте полюбопытствовать, любезный господин барон фон Ротт, чем вызвана ваша агрессивность по отношению к уважаемому надворному советнику Цейтлину? Он вас как-то оскорбил или обидел? – спросил Потёмкин, помогая Ульриху подняться с пола.

Разговор, естественно, шел на немецком, но чтобы избавить тебя, читатель, от занудства перевода, я буду давать русский вариант незамедлительно.