Аркадий Черноморский - Последний подарок Потемкина [litres]

И дожевал рыжик.

Говоря об импульсе… Князь уже косил глазом на всю поверхность стола солений и маринадов, уставленного горшочками, вазочками и корытцами – с квашеной капустой с клюквой, а также капустой, приготовленной на провансальский манер. С добавкой оливкового масла и винограда и яблочными дольками. С яблоками антоновскими, мочеными. С солеными арбузами, помидорами, с квашеными и фаршированными баклажанами, и кабачками.

И со множеством винегретов, приготовленных на русский, провансальский и каталонский манер. Нужно ли говорить, что огурцы, о коих уже много писалось ранее, разной степени солености и малосольности во всех вариациях занимали на столе особое, почетное место…

– Мais ces plats un peu vulgaires pour le sens de l’odorat et le regard des femmes, n’est-ce pas? Но ведь эти кушанья слегка вульгарны для дамского обоняния и взгляда, не правда ли? – обратился к обществу принц де Линь, втайне надеясь на некую противоречивую реакцию женской части общества.

Ох, и любил же принц Шарль-старший, этот «возмутитель спокойствия», провоцировать споры и дискуссии! Любил и умел. За этот талант Светлейший ценил его особо.

– Отнюдь, – отвечала княгиня Дашкова, последовав примеру Потёмкина, – я так просто обожаю рыжики с водочкой!

– Ох, ну а я капустой квашеной, пожалуй, потешусь! – с непосредственностью беременной воскликнула Сашенька Браницкая, – ну-ка, собачка, позволь.

И, к вящему неудовольствию Изиды, она опять была смещена с колен на пол. Впрочем, мясной дух, идущий от стола с горячим, немного заинтриговал ее и даже исправил настроение.

– Княгинюшка Екатерина Фёдоровна, а ты солененького не желаешь? – с наслаждением, жуя полным ртом и жмурясь от удовольствия, особенно когда клюковка попадалась на зуб и лопалась, обратилась графиня к Долгоруковой.

– Нет, дорогая Сашенька, я с соленостями уже в мире и согласии, а вот горяченького бы съела… На последнем месяце на меня обычно такой жор нападает, аж самой стыдно! Два года назад, когда Коленьку носила, так разожралась, что твоя коровища… С Васенькой то же самое было. Где же там бараний бок с кашей? Я гречку томленую, с маслицем, с лучком да с грибочками страсть как люблю!

– По-моему, вы на себя клевещете княгиня, вы к нам под Очаков приезжали в прекраснейшей форме, – не преминул отреагировать галантный де Линь.

Это двусмысленное «к нам» было оценено теми присутствующими, кто был в курсе бурного, но не совсем понятно, чем закончившегося романа Светлейшего с княгиней Долгоруковой.

Екатерину Фёдоровну, тогда ещё княжну Барятинскую, князь заприметил сразу же, на своем бале-маскараде, данном ещё в Аничковом дворце для императрицы.

Это был первый бал шестнадцатилетней Катеньки. Что-то тревожно-драматическое было в этой юной красавице с гибким станом, в простом белом платье. Что-то ещё, помимо красоты и грации. Что-то, что привлекло всеобщее внимание, когда с князем, тогда ещё полковником Павлом Дашковым, танцевала она на этом балу первую кадриль.

«Экая всё ж таки де Линь неуемная галльская бестия, – ухмыльнулся про себя Потёмкин, похрустывая моченым яблочком, – к нам под Очаков! Это ж надо же так тонко подпустить…»

Княгиня Долгорукова, однако же, с олимпийским спокойствием игнорируя принцевы подколы, продолжала с увлечением выбирать ломоть баранины посочнее.

Княгиня Дашкова, глядя на нее, вздохнула, хлопнула ещё рюмочку под рыжик и подумала грустно: «Эх, не будь мой Пашка таким непутевым кутилой и легкомысленным охламоном, то это моя внученька ворочалась бы во Барятинском чреве сейчас… Ведь тогда на балу в Аничковом, когда они с Пашей в паре кадриль танцевали, все взоры были к ним прикованы. И тут же слух прошел – “пара на загляденье”…»

В тот вечер сама матушка-императрица удостоила молодого полковника Павла Михайловича Дашкова своим очередным шутливым палиндромом:

– А князь-то наш Дашков, хоть и «не женат, а нежен».

А юную Катеньку пожаловала прямо во фрейлины, наверняка чтобы потрафить отцу ее, князю Фёдору Барятинскому, одному из главных своих сподвижников времен дворцового переворота.

«Ах, как же жаль, что не судьба была с Федей породниться», – думалось Дашковой. С князем Фёдором их много чего связывало! Вместе головой рисковали тогда, в 1762, когда императора Петра III свергали, вместе ликовали, когда Екатерину Алексеевну на царствие сподвинули…

– Goddamn this bloody fuckup son of mine! – выругалась она вслух крепко по-аглицки. Сколько вгрохано было в молодого идиота! Шесть лет жизни в сырой и спесивой Британии, пока Пашка получал магистра в Эдинбурге. И что в результате? Женитьба на купеческой дочери – жопастой девице Алферовой? Мезальянс, да какой… а ведь он Дашков! Прямой потомок смоленской ветви Рюриковичей…

Goddammit! Ещё рюмка, ещё рыжик…

– Ты что, Катя? – обнял ее за плечо Потёмкин.

– Да опять про Пашку вспомнила, князь Григорий.

– Ну, и зря ты тужишь, – увещевал ее Потёмкин, – худо-бедно, а генерал-майора он получил. На Салчи-речке отличился. И за Бендеры, и за Измаил отмечен. В Киеве сейчас, небось, хохлушек шелушит…

– Да не утешай ты меня, Светлейший, то-то и оно, что шелушит! От того-то и тошно… Это со степенью-то магистра эдинбургского университета! По-французски, по-итальянски, по-латыни, по-английски умеет и сверх того – математик, енженер… Фортификацию, географию и прочие науки знает, а всю жизнь только и… шелушит… Эх, знал бы покойный Миша…

Михаил Иванович, князь Дашков, рано ушел из жизни, всего в двадцать восемь лет… И оставил ее молодой вдовой на всю жизнь.

Жизнь ее трудная и, в общем-то, печальная, увы, отразилась на ее внешности и весьма расстроила здоровье. Ей ещё не было и пятидесяти, но выглядела она уже на все шестьдесят. И тяжело было узнать в ней, теперешней, ту молодую, ликующую от восторга девятнадцатилетнюю девушку, в таком же, как и у императрицы, гвардейском мундире, мчащуюся за ней вслед на каурой своей лошади. В грядущее, как казалось, величие. Екатерина Малая за Екатериной Великой…

– Легкомыслен твой Паша, есть такое дело. Но душою он добр, да и тебя любит и почитает, – продолжал утешать ее Потёмкин.

Пройдет всего каких-то семь лет, и княгиня Екатерина Романовна сможет самолично убедиться в правоте Потёмкинских слов.

Впавшая в опалу с воцарением императора Павла она была лишена всех чинов и должностей и сослана в деревню, в жуткую глушь, под Череповец.

На удивление всем новый император почему-то весьма проникся к сыну ее, князю Павлу Михайловичу. Почему – было никому не понятно. И тем не менее новый государь испытывал к своему тезке особую благосклонность. Часто говорил с ним наедине и всячески продвигал по службе.

Однажды, после очередной беседы по душам, он подарил князю аж 5000 душ крестьян, просто так, в знак особой монаршей милости. Подарок весьма щедрый по тем временам…