Павел Кольцов - Цикл «Как тесен мир». Книга 4. Встала страна огромная

– Ты мне тут сказки не рассказывай, капитан, Козьму Крючкова, сменившего коня на танк, из себя не строй. Нарушил приказ? Нарушил! Сбежал с места, где тебе приказали стоять насмерть? Сбежал. Ты живой? Живой! А батальон твой где?

– Хорошо. Объясню подробнее. Командир стрелкового полка полковник Кучкин, в подчинении которому я находился, данной ему властью раздергал все оставшиеся к тому времени боеспособными машины моего батальона по одной для непосредственной поддержки своих подразделений. Когда осколок, отколовшийся от внутренней брони башни, пробил приемник моей рации – я, как командир, оглох. Посылал для связи приданных мне солдат-автоматчиков – не вернулись. Два моих танка подбили еще в первый день, от пехоты знаю и о вчерашних потерях: как минимум, еще три мои машины уничтожены. Об оставшихся двух сведений не имею. Вечером у меня полностью вышли снаряды. Наш склад оказался захвачен противником – пока отбивали обратно склад и пополняли боезапас – обороны уже фактически не стало. Вместе с комиссаром харьковского третьего стрелкового батальона товарищем Черкасовым и небольшой группой его бойцов, мы решили отойти на юго-восток для воссоединения с частями Красной Армии. Во время отступления захватили германский бронетранспортер, в который и погрузился комиссар со своими людьми. Для управления этим трофейным транспортом я выделил ему своего радиста-заряжающего. Взамен комиссар Черкасов дал мне в башню артиллериста, вот он стоит перед вами, красноармеец Ершов. Потом, уже в темноте, мы с комиссаром разделились: я атаковал немецкую колонну на шоссе, а он должен был следовать полями в намеченном направлении и не путаться у меня под гусеницами. Что с его группой произошло дальше – не знаю.

– Эк у тебя все складно получается, – насмешливо покачал зловредной головой особист. – Нарушил приказ, сбежал, можно сказать, с поля боя, а выставляешь себя, чуть ли не героем.

– Товарищ лейтенант госбезопасности, – посерьезнел Иванов, – зачем вы в очередной раз упрямо перевираете смысл моих слов и поступков? На вас указ товарища Сталина, с распоряжением «Перестать заниматься херней», не распространяется? В 39-ом расстрелять меня по высосанному даже не из пальца, а из другого, чем-то на палец похожего, но большего размером, органа, дела у вас не получилось – хотите сейчас наверстать? Комбриг полковник Персов в курсе всего, что у меня произошло. И вполне одобряет мое поведение в изменявшейся боевой ситуации. То, для чего нам приказывали стоять на том шоссе насмерть к тому времени уже состоялось. Немцы клюнули на нас, как на приманку, влезли в подготовленную им мышеловку и, как понимаю, сейчас успешно обходятся с флангов и берутся в кольцо. Для чего же мы должны были там бесполезно погибнуть? Да один только наш экипаж нанес немцам при отступлении в несколько раз больший урон, чем, если бы мы, стоя на прежнем месте, полегли смертью храбрых.

– Во-первых, капитан, – стал чеканным голосом перечислять Буров, – не марай своими грязными губами великое светлое имя товарища Сталина. Во-вторых, много на себя берешь. Ты у нас кто? Полковник? Генерал? Член Военного совета или Ставки главнокомандующего? Ась? Тебе, мать твою брянскую, приказали стоять насмерть, но не отступать – так и стой, пока не сдохнешь, но отступать без приказа не смей! Я тебе здесь, посреди дороги ничего доказывать не собираюсь. Поэтому приказываю: всему экипажу сдать оружие и следовать за мной в машину. Будем с вами разбираться.

– Ты, Буров, совсем ополоумел? – разозлился Иванов, держа руки поверх автомата, невзначай передвинутого на грудь. – Нам воевать надо. В бригаде танков осталось, меньше, чем в штатном батальоне. Каждая машина на счету. Нас комбриг ждет.

– Ну, комбриг Персов по этому вопросу мне не указ. У меня свое начальство имеется. А что касается тебя, друг ты мой ситный, то в штабе тебя списали вместе со всем твоим храбро полегшим на поле брани батальоном еще вчера. Так что, как-нибудь и без твоего незаменимого танка Будапешт возьмем. Сдюжим. Сдавай оружие, не усугубляй свое сомнительное положение.

Солдаты, сопровождавшие особиста, без всякой команды переместили висевшие до этого на ремнях через плечи или за спинами такие же, как у Иванова, ППС вперед и ненавязчиво направили на танкистов. Правда, блестящие затворы, уткнувшиеся широкими лбами в пустые патронники, назад они еще не отводили. Танкисты, помогавшие техникам в ремонте, имели на поясе разве что кобуры с пистолетами и то застегнутые, еще один ППС мирно лежал возле гусениц. Кто ж знал, что от своих такая несправедливость навалиться может? В стоящих неподалеку грузовиках, наполненных красноармейцами, тоже прислушивались к возникшей перепалке на все повышающихся тонах, повернули головы, но оружие к бою пока не готовили.

– А если я не подчинюсь? – спросил Иванов. – Стрелять прикажешь? В меня? В боевого офицера? И в мой действительно геройский и нужный Красной Армии экипаж? Свяжись с комбригом, Буров, если ты и впрямь о пользе бригады заботишься, будь человеком. Если полковник Персов мне прикажет, отдам тебе оружие, а если нет – попробуй, забери.

– Охрименко! С отделением ко мне! – крикнул Буров, не оборачиваясь. Из открытого кузова проворно ссыпались на обочину еще красноармейцы с автоматами и трехлинейками в руках и широкой подковой, топая сапогами и ботинками, охватили спорящих. Кое-кто еще на бегу успел передернуть увенчанную шаром ручку затвора мосинки или отвести назад плоскую рукоятку судаева. Иванов тоже сдвинул указательным пальцем планку предохранителя ППС вперед, освобождая заранее поставленный им на заднее шептало затвор, и откровенно направил дуло, обрамленное дырчатым кожухом, в живот особисту.

– Твои пули первые, Буров, – спокойно предупредил Иванов. – Не шути со мной. Я за эти дни много раз с жизнью прощался – не тебе с твоими особистами и тыловой комендантской командой меня пугать.

– Иванов, – чуть снизил громкость особист, – ты чего творишь? Особому отделу не подчиняешься? На кого ты оружие наставляешь, урод? На работника государственной безопасности? Опусти, м-мать, автомат сейчас же.

– Ну да. Уже. Разбежался. Чтобы вы, тыловики, вооруженного немца в глаза не видевшие, меня изрешетили, за якобы неподчинение твоему идиотскому приказу? Только об этом всю жизнь и мечтал. Вот ты, Буров, хоть одного немца или венгра в бою собственноручно убил? А? Или со своими оно воевать куда как проще? Ты нам приказал сложить оружие; но если послушаемся, уверен, следом прикажешь своим подчиненным нас избить, за свой пережитой страх. А может, и сам тряхнешь стариной? А? Я ведь твои кулаки до сих пор помню, когда ты меня одним ударом в ухо сбивал с табурета, а я не имел права тебе ответить. Теперь – шалишь.