Павел Кольцов - Цикл «Как тесен мир». Книга 4. Встала страна огромная

Примерно через полтора часа, даже быстрее, чем рассчитывали, техники, наконец-то, управились. На дороге показалась быстро катящая по асфальту очередная мотострелковая колонна, судя по длине – батальонная, не меньше. И чужая. Не из своей бригады или даже корпуса. Колонна шла мимо, не останавливаясь, спешила; из некоторых машин что-то приветливо-веселое кричали тесно набившиеся в открытые кузова полуторок и трехтонок незнакомые солдаты.

Техник-лейтенант Петрищев категорически отклонил предложение Иванова догонять свою бригаду вместе и присоединился со своей ремлетучкой к арьергарду движущихся в том же направлении мотострелков, оправдываясь тем, что за колесной техникой тяжелая гусеничная машина не угонится. Хотя, дело было скорее в его опасениях насчет новой встречи с особистами, а тридцатьчетверка, при желании, вполне могла идти вровень с колонной грузовиков, особенно, транспортирующих за собой, в том числе, и колесную артиллерию. Ну да ладно. Дело хозяйское. Петрищева тоже понять можно. Танк на гусеницы быстро поставил – и на том спасибо.

Тридцатьчетверка выползла на асфальтовое покрытие шоссе и Гурин, не особо торопясь, повел машину следом, потихоньку отставая.

Медперсоналу венгерского маршевого батальона, с относительным удобством передвигавшемуся на санитарных подводах и двуколках, во время воздушного налета не повезло. И двое из трех врачей, и больше половины медработников более низкой квалификации оказались на пути не разбирающих воинскую специальность пулеметных и пушечных очередей и погибли или сами нуждались в неотложной помощи от коллег. Лейтенант медицинской службы Бабенко Ирина Николаевна не стала упрямиться, а сходу включилась в привычную для нее работу, организовав себе в помощь советских пленных. Русский, венгр – неважно. Человек ранен – нужно помочь. На краю сознания легкой дымкой мелькнула мысль, что дело обстоит не только во врачебной гуманности и клятве Гиппократа, но и в полезности такого поведения для собственной шкуры: именно помощь, оказанная фашистскому офицеру вчера под утро, спасла ее жизнь вечером. В отличие от людей-медиков, медикаменты и перевязочные средства на подводах в большинстве своем уцелели и имелись во вполне достаточном количестве. Командование импровизированным походным медпунктом взял на себя выживший венгерский доктор. Ирина Николаевна, не понимая венгерского, общалась с ним кое-как на не полностью забытой после мединститута латыни и жестами.

Солдаты и санитары сносили в одно место раненых, ходячие добредали самостоятельно, здесь их сортировал вначале венгерский, как поняла Ирина Николаевна, санитар: кого в первую очередь на перевязку, а кто и не жилец уже, без перевязки на тот свет вполне отойти может. Зачем на него время и бинты тратить? О хирургическом вмешательстве пока речь вообще не шла – перевязать бы всех, пока кровью не изошли. И Ирина Николаевна старалась, командуя советскими пленными. Она приобщила к делу даже сопротивляющихся поначалу русских девушек, действительно далеких от медицины. Пару раз она даже умудрилась поспорить с венгерским санитаром, отбраковавшим в разряд умирающих тех гонведов, которых по ее мнению еще можно было бы спасти, если не затягивать с операциями.

Второй раз услышав недовольный голос упрямой русской, подошел, закончив с очередным пациентом, венгерский врач. Он послушал ее полулатинские-полурусские исковерканные слова, осмотрел отложенного к умирающим дядьку в возрасте и наорал на своего санитара. Русская, хоть и большевичка, враг, но санитар – такой дурень, что хуже врага. Признанного им умирающим солдата с простреленным боком еще действительно можно попытаться спасти, лишь операция покажет, как сильно повреждены его внутренние органы. Перевязать!

С востока прискакал на взмыленном коне всадник – не оставляя седла, передал запечатанный пакет командиру поредевшего батальона – и тут же отбыл обратно. Венгерский майор созвал своих офицеров и что-то им недолго втолковывал – офицеры явно были новостям недовольны: ругались и возмущенно размахивали руками. Потом офицеры разбежались по своим подразделениям и на дорожном полотне стали выстраиваться солдаты. Прибежал гонвед и к венгру-врачу, передал устный приказ. Врач тоже завозмущался, не переставая обрабатывать очередного пациента, потом покинул его на помощника, побежал к подводам и принялся командовать солдатами и санитарами.

Всех раненых, и уже обработанных, и еще нет, тесными рядами, чуть ли не вповалку, уложили и усадили на подводы. Врач, как поняла Ирина Николаевна, по его настойчивым крикам, добился выделения подвод и для умирающих, чего майор поначалу делать явно не собирался – ему и для живых-то средств передвижения не хватало. Построившиеся на дороге гонведы, вместо продолжения марша на восток, быстрым шагом двинулись в обратном направлении. За ними лошади потянули четыре низеньких противотанковых пушки на передках и армейские фургоны с тяжелым вооружением и так необходимым снаряжением. Русских пленных, в том числе и женщин, тяжело нагрузили брезентовыми сумками с красными крестами, ранцами и мешками, снятыми с освобождаемых для раненых подвод, и погнали вместе со всеми под ненавязчивой охраной хмурых немолодых солдат.

Пройдя больше километра, гонведы свернули с ровного асфальтированного шоссе налево, на грунтовую дорогу, скучно потянувшуюся через поля в южном направлении. В этом месте санитарный обоз разделился: подводы с ранеными лошади потащили дальше на запад, а меряющие пыльный путь на своих двоих венгерские медики и русские пленные с одной единственной телегой оставленной при себе доктором, замыкали растянувшуюся батальонную колонну.

Шли долго, поднявшееся в зенит сентябрьское солнце ощутимо припекало через шинели, пленные, особенно женщины, устали. Хотелось пить. Шагающие рядом венгры, не хотели понимать просьб и жалоб русских. Когда одна из девушек-связисток в изнеможении сбросила с натертых плеч тяжелые, связанные попарно брезентовые мешки с медикаментами и присела прямо на них, шагающий следом немолодой седоусый гонвед сперва кричал ей что-то грозное, грубо тянул за ворот шинели вверх, а потом вообще снял с плеча винтовку и передернул затвор. Ближайший пленный санитар, нагруженный не меньше девушки, повернулся и, непонятно для венгра лопоча на русском, неуклюже затрусил к ним. Санитар чем-то походил на гонведа: такой же седоусый и немолодой дядька. Он всего лишь хотел по доброте душевной помочь ослабевшей девушке и взвалить часть ее утомительной поклажи на себя. Не успел. Венгр зачем-то, то ли от вредности характера, то ли еще по какой другой причине (может, ни разу еще никого убивать не пришлось, а так хотелось или, наоборот, вспомнил прошлую войну) приставил взведенный манлихер к плечу и выстрелил – русский санитар упал – пуля метко вошла ему чуть левее середины груди, пробив сердце. Девушка-связистка завизжала, прижав грязные кулачки к побледевшим щекам; а невозмутимый седоусый гонвед, снова передернув затвор, выбросил на дорогу блеснувшую золотистой латунью горячую гильзу и, загнав новый патрон в ствол, повернул дуло в ее сторону, что-то хрипло скомандовав.