Павел Кольцов - Цикл «Как тесен мир». Книга 4. Встала страна огромная

Вместо того чтобы встать и послушно взвалить брезентовую поклажу обратно себе через плечи, девушка просто зажмурилась, правда, визжать прекратила. Почуявший возбуждающее удовольствие от первого убийства венгр почти в упор, не целясь, выстрелил ей прямо в сморщившееся от напряженного зажмуривания, со вчерашнего дня неумытое лицо. Мертвое тело с маленьким входным отверстием во лбу и раздробленной затылочной костью, тряпичной марионеткой упало навзничь и даже не дергалось. На выстрелы подбежал взбешенный венгерский врач, что-то спросил у гонведа и, не обращая внимания на снова заряженную винтовку, рьяно принялся хлестать его по быстро покрасневшим морщинистым щекам обеими ладошками. Подоспевший к месту кровавого происшествия сержант не очень вежливо оттащил офицера-врача от своего солдата и учинил быстрое разбирательство.

Результатом разбирательства стало взваливание на провинившегося гонведа всей медицинской поклажи, переносимой до этого обоими застреленными пленными. Венгерский врач догнал ушедших вперед русских и пошел рядом с Ириной Николаевной, он продолжал возмущаться и, как показалось Бабенко, своим бурчанием извинялся перед ней, в которой он признал коллегу, за подлеца-солдата.

Примерно в полдень подошли к раздавшемуся по обе стороны от проселка лесу. Немного углубились под кроны деревьев и устроили привал. Довольно долгий. На уцелевшей при авианалете полевой кухне еще на марше начали кипятить воду и варить мясо, а, остановившись, добавили овощей с картофелем и приготовили довольно густой и перченый суп. Венгерский врач, получивший под свое начало русских пленных, спасибо ему, озаботился их кормежкой. Так как своих котелков у них не осталось, а подобрать на месте воздушного расстрела имущество убитых никто не озаботился, пришлось по очереди хлебать из белых эмалированных медицинских лотков, оказавшихся в одном из переносимых брезентовых мешков. Хлеб им тоже выделили, правда, меньше, чем солдатам, но и на том спасибо. В довольно непривычном, щедро сдобренным острым красным перцем, густом супе попадались даже куски разваренного мяса.

Поели, но привал все никак не заканчивался. То ли их и посылали в этот лес, то ли ждали еще чего-то. Кучно сидевшие в одном месте под деревьями пленные, ловя момент, стали дремать. Взбодрили их громкие, визгливые голоса, перемежаемые смехом. Напротив стояли и что-то явно веселое обсуждали больше десятка, судя по петлицам и лучшему обмундированию, офицеров. К офицерам подошел врач и стал, судя по тону, спорить, на него командно повысили голос и он, раздосадовано махнув рукой и продолжая недовольно бурчать, ушел. Ирине Николаевне показалось, что офицеры их сейчас рассматривают и оценивают, с кобелиной точки зрения, исключительно, как женщин. Она не ошиблась – господа европейские культурные офицеры распределяли между собой неполноценных и диких русских баб и девок.

Смазливый чернявый офицер с тоненькими ухоженными усиками первым галантно протянул руку пухлощекой светловолосой красавице-медсестре Зине. Сидевшая на траве девушка испуганно отпрянула назад, но на помощь смазливому подошел его товарищ. Вдвоем они подхватили медсестру под руки, резко вздернули на ноги и, пересмеиваясь, потащили упирающуюся девушку за собой. Третий офицер смачно ляснул Зину по вызывающе обтянутому приталенной шинелькой испуганно оттопыренному заду и пошел следом. Девушка жалостливо голосила, но упираться перестала.

По три, по четыре насильника достались на долю каждой. Худенькую Настю потащили глубже в лес двое мужчин и молоденький паренек, примерно ее ровесник. Девушка не кричала, шла с ними послушно, но когда те потеряли бдительность, вырвалась и попробовала улизнуть в кусты. Не сумела. Ее легко догнали, больно отхлестали по щекам и грубо, обрывая пуговицы, сорвали одежду. Только сегодня выступившие из казарм на фронт венгры издевательски кривили свои европейские носы на ее несколько дней не менянное пропотелое нижнее белье, на фасон самолично пошитых из солдатских кальсон трусов и лифчика. Упирающуюся Настю, щедро добавляя оплеух и выкручивая худенькие руки, офицеры разложили на ее собственной плащпалатке и вполне умело, явно, не в первый раз, по очереди изнасиловали. Слегка пострадал лишь решивший ее слюняво поцеловать юнец – Настя исхитрилась до крови цапнуть его острыми мелкими зубками за прикрытую черной щеточкой усов губу. Заверещавший юнец (тю, а меня за что?) приподнялся и двумя злобными ударами костлявого кулачка расшатал ей (спасибо, что не выбил) передний зуб и в кровь разбил губы, а потом быстро удовлетворил свою преступную похоть, больше не рискуя приближать к русской бешеной сучке холеное лицо.

Закончилось все довольно быстро. Поднялся над дикой славянкой, застегивая брюки, последний культурный европейский поддонок и прямо сапогом подшвырнул к заплаканной и окровавленной голой девушке ее одежду. Продолжая почти беззвучно подвывать от боли и позора, Настя оделась, успокаивая свое сознание мыслями, как бы здорово она эту троицу расстреляла. Не сразу насмерть. Сперва отстрелила бы им ту мерзость, которой они ее так болезненно разрывали, потом по пуле в локти, потом – по коленям, еще парочку – в живот. И на этом все. Не добивать. Пускай мучаются, сволочи, не теряя сознания, и дохнут очень-очень медленно, умоляя своего католического Бога о скорой смерти.

Другим трем офицерам приглянулась не самая молодая, но красивая своим строгим лицом и женственным пропорциональным телом Ирина Николаевна. Она, замужняя мать двоих сыновей, не кричала и не сопротивлялась, считая это совершенно бесполезным и уговаривая себя, что возмездие этих подлых мразей еще настигнет. Каждого. С каменным отрешенным лицом она остановилась на небольшой прогалине, где ей велели; сама, как на медосмотре, отринув стеснение перед чужими мужчинами, разделась догола, аккуратно складывая одежду в стопку; легла на собственную шинель; расслабилась и плотно смежила веки. Лица своих насильников она запомнила хорошо и больше их разглядывать не желала, особенно пыхтящие над ней. Не считая нужным испытывать лишнюю боль, Ирина Николаевна послушно потным грубым лапам раздвигала стройные точеные бедра, приподнимала колени и, разве что, не двигала тазом навстречу. Когда ее слюнявили смрадные прокуренные рты, покалывая усами, она, в отличие от Насти, не кусалась, а лишь сжимала покрепче красиво очерченные полные губы, но отворачивать лицо, чтобы не нарваться на оплеуху, даже не пыталась.

После того, как с нее поднялся последний по ее счету насильник, Ирина Николаевна открыла глаза и начала вставать, но над ней уже расстегивал брюки позже присоединившийся еще один охотник до ее ладного женственного тела. Неважно. Трое, четверо. Какая теперь разница? И она, не дожидаясь команды, снова послушно и отстраненно опустилась на липкую от своего собственного пота, несмотря на прохладную погоду, и от вылившихся из нее мерзких семяизвержений шинель.