Павел Кольцов - Цикл «Как тесен мир». Книга 4. Встала страна огромная

Пока Иванов выплескивал свои скопившиеся эмоции на Бурова, Коля Гурин спокойно, стараясь не делать лишних движений, сунул правую руку в карман комбинезона и достал зеленый рубчатый корпус «феньки».

– Товарищ лейтенант госбезопасности, – привлек к себе общее внимание конопатый рыжий мехвод. – Смотрите. Внимательно. У меня в руках граната Ф-1 (он неспешно выпрямил загнутые усики чеки и просунул черный от въевшегося масла указательный палец в кольцо). Если она рванет – свой осколок получат все (техники, к которым у особиста претензий не было, потихоньку отступили подальше). А вы лично, и те ваши доблестные в тылу соколики, что поближе, в радиусе 5 метров, гарантированно будут уничтожены взрывной волной. Вместе с нами, разумеется. Ну, нам-то на смерть идти – не привыкать. С начала войны почти каждый божий день только этим и занимаемся.

– Ты, боец, совсем охренел? – занервничал на повышенных тонах Буров. – Ты, м-мать твою конопатую, кому гранатой грозишь, звезденыш рыжий? Мне? Помощнику уполномоченного особого отдела бригады? Под трибунал пойдешь! Положи на землю сейчас же!

– Так вы меня с моими товарищами, товарищ лейтенант госбезопасности, и так под трибунал отдать собирались. Или я вас не правильно понял, когда вы нас к себе в машину без оружия приглашали? А там, понятное дело, билет в один конец все одно выпишут. Надо же на нашем примере всем прочим показать, что стоять насмерть надо даже тогда, когда полезнее для грядущей Победы – отступить. А гранатой этой я и вас с собой на небо заберу. Или в ад отправлю. Если, конечно, попы не врут, и загробная жизнь действительно существует. А? Каково ваше мнение, как коммуниста и особиста, на этот счет? Существует?

И Коля спокойно и медленно, стараясь не спровоцировать огонь из направленных на него стволов, вытащил чеку из запала гранаты, крепко прижимая пальцами блестящий предохранительный рычаг к глубоко насеченному зеленому чугунному корпусу.

– Вот смотрите, – сказал он выпучившему глаза замолчавшему Бурову. – Ваша жизнь, сейчас напрямую связана с моей. Если кто-нибудь из ваших солдатиков ненароком пальнет в меня – я, хочешь не хочешь, выроню гранату – и она – бах! – взорвется.

– Ну, м-мать! – только и нашел, что ответить Буров, уже пожалевший, что привязался к этим полоумным танкистам, ни себя не жалеющим, ни других. – Ты мне за это ответишь, наглый сученыш. Вы все мне за это ответите. Оказывать сопротивление сотруднику особого отдела! Все под трибунал пойдете, раззвездяи. Теперь точно не отвертитесь.

– Пойдем, – согласно кивнул Иванов. – Но потом. Когда-нибудь. Не сейчас. Нам от Красной Армии убегать некуда. Не к фашистам же. Еще встретимся. А сейчас, забирайте товарищ Буров своих бойцов к такой-то матери и продолжайте свой победоносный путь в безопасном тылу у доблестной 36-й танковой бригады. Дорога впереди свободна. В том числе и нашими скромными усилиями. А мы вас догоним. Как только танк починим. А там уже, прикажет нам наш комбриг товарищ Персов в ваши «справедливые» руки отдаться – что ж, выполним. Но лично вам, товарищ помощник уполномоченного особого отдела бригады, я бы даже собственные месяц не стираные портянки не доверил – в чем-нибудь, да объегорите, с ног на голову все перевернете и перехреновертите весь смысл наизнанку, выставив меня полным врагом народа.

Поскрежетав для порядка прокуренными желтыми зубами и облаяв танкистов и, особенно их командира, довольно скудным по разнообразию слов матом, Буров приказал своим подчиненным поставить личное оружие на предохранители и «по машинам». Вразнобой поклацав блестящим и вороненым железом, бойцы повесили так и оставшиеся с патронами в стволах автоматы и винтовки на плечи и, гордо подняв головы, как вроде, отступают они исключительно по собственной воле, а не по хамскому принуждению безмозглых, на всю голову контуженых танкистов, двинулись к машинам. Иванов, не спеша ставить свой ППС на предохранитель, послал Минько в башню, приказав наводчику, в качестве дополнительного силового аргумента, стать за ДШК и повернуть крупнокалиберный пулемет на газик, куда сядет Буров. А Ершов, выпрямив белыми на черной физиономии зубами усики чеки, с трудом, чертыхаясь и не сразу попадая в небольшое отверстие, все-таки вставил тугую пружинящую проволоку обратно в запал гранаты, зажатой в побледневшем от напряжения кулаке Гурина, и с облегчением разогнул ее концы уже за блестящей трубкой. Хух!

Вернувшись к автомобильной колонне, Буров оглянулся и, завидев появившуюся за направленным в его сторону массивным ДШК черную фигуру, снова грязно выругался. Пока он шел обратно, действительно крутилась в его голове подленькая мыслишка, отойдя дальше броска гранаты, приказать своим бойцам открыть по не подчинившимся танкистам плотный огонь на поражение, благо, и пулеметы ручные у его группы имелись. Но самому нарываться на пулю, да еще и крупного калибра, почему-то не захотелось. Еще успеется. Никуда эти паскудные говномуты от него не денутся. Лично каждого допросит! И даже собственных кулаков при этом не пожалеет.

Колонна автомобилей под командованием Бурова продолжила свой героический путь на запад, а вернувшиеся к танку техники, стараясь не проявлять вслух свое отношение, к произошедшей стычке, с еще большим энтузиазмом возобновили ремонтные работы, стремясь поскорее распрощаться с проявившим опасное неподчинение работнику особого отдела экипажем.

Иванов связался по уже заработавшей рации с Персовым и доложил о стычке с Буровым; в ответ он выслушал гораздо более разнообразные и заковыристые нецензурные выражения, чем те, которыми без толку сотрясал воздух разозленный до глубины своей неглубокой души особист. По мнению комбрига, танкистам нужно было спокойно и без бряцания оружием отдаться на милость чрезмерно ретивого и злопамятного помощника уполномоченного. Сразу бы до трибунала дело не дошло, а там бы и он вмешался, и Богомолов. Да и сам начальник особого отдела корпуса, комиссар госбезопасности Чирва, вполне адекватный человек, зря под трибунал никого еще не подвел. Поставил бы на место своего зарвавшегося подчиненного. А теперь у Иванова в придачу к шитому белыми нитками оставлению позиций, откровенное неповиновение, причем, с угрозой применения оружия представителю особого отдела. С кучей свидетелей. Слив матерщиной свое раздражение новой свалившейся на него напастью, полковник велел Иванову, когда двинется догонять бригаду, впредь вести себя с особистами вежливее, и если опять предложат разоружиться – больше не сопротивляться. А он, со своей стороны, хотя ему и без того есть чем заняться в собственно военном плане, постарается решить вопрос через начальство, мать его так, и так, и эдак сволочного лейтенанта ГБ. Конец связи.