Павел Кольцов - Цикл «Как тесен мир». Книга 4. Встала страна огромная

Постепенно то в одном, то в другом месте появлялись трепещущие в размахивающих ими руках белые импровизированные флажки, или просто поднимались с земли безоружные солдаты с просительно вздетыми руками и жалобно смотревшими глазами. Стрельба постепенно затухала, красноармейцы прекращали огонь. С шоссе на проселок свернула полуторка с прикрученным к борту белым флагом на длинном древке из срубленной ветки. В кузове, придерживая на крыше кабины ручной пулемет, стоял, широко расставив для устойчивости ноги, невысокий кряжистый ефрейтор. Еще три солдата, пригнувшись и положив на кабину и борта стволы автоматов Симонова, настороженно всматривались из-под касок, держа пальцы возле спусковых крючков. В кабине с поднятым горизонтально лобовым стеклом рядом с шофером сидел с автоматом Судаева на коленях младший лейтенант Осташкевич, лихорадочно вспоминающий подзабытые немецкие слова.

Грузовик медленно ехал вперед, пока не достиг уничтоженных танком Иванова первых красноармейских же автомобилей, захваченных перед этим венграми. По нему не стреляли. Полуторка остановилась, не глуша мотор. От лежащей неподалеку группы гонведов поднялся безоружный военный с небольшим белым платком в руке и пошел навстречу. Осташкевич выбрался наружу, придерживая висящий на груди ППС. Разговор состоялся на исковерканном немецком языке, с грехом пополам знакомом обеим высоким договаривающимся сторонам и подкрепленном общеупотребительными жестами и русской нецензурной лексикой.

– Капитулирен! – сходу в лоб, прямолинейно и без всяких ненужных, по его мнению, приветствий, предложил доблестный представитель РККА.

– Нихт шиссн? – с надеждой, что стрелять русские при «капитулирен» не будут, поинтересовался офицер гонведа со звездочками на петлицах.

– Нихт, нихт, – успокоил младший лейтенант. – Если вы, мать вашу так, капитулирен, то мы, так уж и быть, вас вовсе и не шиссн. Живите, бля буду, хоть вы все и прихвостни гитлеровские.

– Вас ист дас? – не понял венгр и на всякий случай добавил: – Гитлер капут!

– Капут, мать. И Гитлеру вашему и прочей фашистской нечисти. А вам – нихт. Вам – плен. Как это, мать, будет? Э-э-э… Гефан, что ли?

– О! – понял венгр. – Гефан! Капитулирен. Нихт шиссн. Гитлер капут. Хорти капут.

– Гут, – похвалил все его «капуты» младший лейтенант. – Яволь. Всем, мать их так, капут. Полностью поддерживаю, камераден, вашу верную в данной боевой ситуации точку зрения. А сейчас, давай, на хрен, иди, цу гейн, к своим. И чтобы все, алле, ваффен на землю и хенде хох. Ферштейн?

Осташкевич вполне понятливо показал жестами, как он кладет свой автомат на землю и поднимает руки. Венгерский офицер согласно закивал головой, «ферштейн», и, отдав за чем-то честь, двинулся быстрым шагом по перепаханному полю к своим. Ему навстречу поднялись еще офицеры, они поговорили и стали что-то кричать своим солдатам. Несколько венгров, без видимого в руках оружия, побежали назад. Примерно в течение получаса на поле недалеко от проселка собрались выжившие остатки венгерского батальона, построились и сложили в одну большую кучу оружие.

Пока на поле противник послушно капитулировал, Иванов решил обследовать оставшийся у него в тылу небольшой полуразрушенный хутор из нескольких до боя явно зажиточных подворий. Мало ли, кто там затаился. Дворов, на первый взгляд, там было не больше десятка. Танк остановился в начале короткой улочки, в готовности немедленно открыть огонь, а автоматчики, возглавляемые Сидоренко, рассыпались и, прикрывая друг друга, заскочили на первое разгромленное подворье. Довольно скоро один из них мелькнул перед сараем с проломленной крышей и показал рукой, чтобы тридцатьчетверка переползла дальше. Так они и двигались однообразно от двора ко двору, страхуя друг друга, пока не достигли последнего. Там не обошлось без стрельбы. Начали ее винтовки, похоже, чужие, а закончили автоматы, красноармейские.

Для танка целей пока не было, но экипаж насторожился. Иванов, выглядывающий над своей поставленной торчмя крышкой люка, напряженно осматривал в бинокль окрестности. Между построек усадьбы показались спокойно возвращающиеся автоматчики; перед собой они отнюдь не вежливо подталкивали в спины двух задравших вверх руки гонведов в распоясанных шинелях.

– На чердаке прятались, – пояснил приблизившийся Сидоренко. – Трое их было. Один дурень пальнул в нас зачем-то. Ну, мы его и кончили. А эти лапки задрали – так мы их и пожалели. Мы ж не фашисты какие-нибудь. Или пристрелить их? А? Товарищ капитан? Чтобы не возиться.

– Раз ты их сразу не пристрелил, так зачем сейчас? На поле сам видел, сколько сдались. Двумя больше – двумя меньше – какая тебе разница? Что вы вообще на хуторе видели?

– Много убитых красноармейцев видели. Часть построек от гранат и снарядов сильно пострадала. В некоторых погребах венгры прячутся, крестьяне. Мужиков призывного возраста среди них не обнаружили. Вроде, действительно местные жители.

– Ладно, выдели кого-нибудь, проводить этих двух гавриков к остальным на поле. А сами выгоните местных наверх – и организуйте их под охраной, чтобы они наших убитых собрали где-нибудь в одном месте. С помощью к ним не успели – хоть похороним по-людски.

Когда выделенный в конвойные красноармеец грубо, издеваясь над безоружными, толкнул пленных вперед, они, должно быть, вообразили, что дикие русские их прямо сейчас и расстреляют. И пленные, перебивая друг друга, громко залопотали, задрав головы к возвышающемуся из танковой башни Иванову, здравомысляще предполагая в нем самого здесь главного командира.

Капитан велел конвойному подвести этих перепугавшихся, совсем негрозных на вид вражин поближе к танку и попытался поговорить с ними на немецком, но языка своего старшего союзника эти венгры явно не понимали. Тогда Иванов бросил им несколько фраз по-румынски – тот же нулевой эффект. Настоятельно желающие что-то донести до него пленники приступили к жестам. Они махали руками куда-то за покрытые редкой порослью холмы, невысоко и полого вздымающиеся за хутором; показывали на окружающих их автоматчиков и поднимали руки; а один из них даже стал показывать прямо на себе женские груди и широкие бедра. И чтобы это все значило? То, что они явно хотят, чтобы красноармейцы отправились за холмы – это ясно. Но что их ждет за холмами? Другие венгры, мечтающие тоже сдаться в плен? А причем тут женские сиськи и задницы? Предлагают отыметь прячущихся где-то там венгерок и этим купить себе жизнь?

Видя, что его все равно не понимают, один из венгров показал жестом, как он рисует у себя на ладони. И Иванов, догадавшись, подтянул наверх планшет и поделился с пленником листом бумаги, сэкономленным при писании рапорта и химическим карандашом. Гонвед поблагодарил кивком головы; жестами выпросил дополнительно у одного из солдат малую пехотную лопату, висевшую у того сзади в брезентовом чехле; опустился на одно колено, положив МПЛ на другое, приподнятое, и, вполне узнаваемо, хоть и в примитивной детской манере, нарисовал группу из четырех человечков. Один человечек, судя по выпуклым формам, длинным волосам и юбке – женщина – со звездой на пилотке и крестом на нарукавной повязке перебинтовывала сидящего второго человечка без знаков различия. Помогал женщине еще один человечек, уже без сисек и юбки, но тоже с крестом на рукаве. А четвертый человечек с винтовкой в руках стоял рядом. Над каждым человечком «художник» нарисовал через черточку разные числа (похоже, он просто не знал точного количества), а над раненым таких чисел было вообще две пары.