Павел Кольцов - Цикл «Как тесен мир». Книга 4. Встала страна огромная

Они отошли. Девушка по-прежнему молчала, не поднимая на своего освободителя печальных глаз.

– Что с тобой? – участливо и тихо спросил капитан. – Где твоя обычная веселость, красноармеец Журавская?

– Вышла вся, – также тихо ответила Настя.

– А где мой Голощапов? Где комиссар Черкасов? Где остальные? – решил сменить тему и разговорить понурую и чем-то донельзя расстроенную девушку Иванов. – Расскажи.

И Настя начала рассказывать, постепенно оживая. И о подбитом транспортере, и о спасшем ее с помощью какого-то знакомого немца Голощапове, и о гибели комиссара, и о случае в бараке, и о воздушном налете, и как их забрали в помощь венгерскому врачу, и, под конец, как изнасиловали. И ее всех остальных женщин. И впервые с начала встречи подняла на приглянувшегося ей два дня назад бравого офицера свои потухшие, разом постаревшие глаза.

– Так ты поэтому освобождению не радуешься? – взял девушку за узкие плечики танкист и слегка потряс? Настя не ответила и снова потупилась. – Дурочка ты моя, бедненькая.

Иванов прижал к себе худенькое тельце и попытался поцеловать в губы, но девушка неожиданно уперлась ему крепкими кулачками в грудь и оттолкнула.

– Да не надо мне вашей жалости, товарищ капитан, – вспылила она. – Отстаньте. Всем вам, мужикам, только одного от баб надо. И вы туда же. Порченая я теперь. А может, и беременная. Или заразили меня плохой болезнью. Не трогайте меня!

– Трогать не буду. Как скажешь. Я понимаю, что тебе сейчас ужасно тяжело. Но я вовсе не из одной только жалости. Ты мне действительно понравилась. С первой нашей встречи. И то, что с тобой произошло в плену, нисколько не меняет моего отношения к тебе. Совершенно. Ты для меня все той же остаешься. Задорной красивой девчонкой, которую я бы очень хотел видеть своей женой. А насчет последствий, как ты их перечислила, тоже как-нибудь переживем. Вдвоем. И болезни эти, если, не дай бог, заразили, вылечим. И, если забеременела и родишь – можешь не сомневаться – я твоего ребенка своим признаю.

– Ты чего, капитан, – сверкнула слегка ожившим глазом девушка, – совсем сдурел в своей железной коробке? Перегрелся? Контузило тебя? Или издеваешься? А, может, просто успокоить меня, дурочку, хочешь?

– И не сдурел, и не издеваюсь. А вот успокоить я тебя действительно хочу. Но говорю я правду. Слово красного командира. А я своим словом не бросаюсь. На полном серьезе предлагаю, как говорят в романах, руку и сердце. Берешь?

– Давайте, товарищ капитан, после поговорим. Не сейчас. Вам больше заняться нечем, кроме как надо мной слезы лить и обидные несерьезности предлагать?

– Ладно, Настя. Согласен. После о тебе и о нас с тобой поговорим. Спорить и навязываться в мужья не стану. А сейчас давай тогда поговорим о венграх, что здесь стоят. Ваших насильников, как я понял, здесь нет?

– Нет. Это сделали офицеры. Пришли, снасильничали и ушли.

– А венгерский врач?

– Язык я не понимаю, но врач явно был этим недоволен. Судя по тону, он спорил с офицерами, но те его не послушали. Лично он к нам вполне нормально отнесся. И помощники его. Большинство солдат, что здесь стоят, потом подошли. Они тоже нас не обижали. Охраняли, это – да. Но не обижали. Кроме одного. Вон тот, видишь? Сволочь седоусая. Четвертый справа. Еще глаза опустил.

– Вижу. И что он сделал?

– На марше двоих наших застрелил. Девчонку-связистку, даже не знаю, как ее звали, и дядьку-санитара, Елизарычем его все кликали, своего ровесника. Связистка устала и присела у дороги, а Елизарыч хотел ей помочь нести поклажу. Так этот гад их обоих застрелил. Я видела его глаза. Он для удовольствия так поступил. Садист. Доктор-венгр, кстати, его потом за это ругал. Даже оплеух по мордасам надавал. Но его наказали только тем, что нагрузили на него самого всю поклажу убитых.

– Ясно. Накажем эту сволочь по всей строгости. Думаю, прямо на месте. Но, чуть позже. А пока скажи, наш особист как сюда попал?

– Его вместе с группой раненых привели, когда первый бой затих. У него на спине длинная неглубокая рана, я видела, – борозда, похоже, от пули или, может, осколка. Ему ее наша доктор, Ирина Николаевна, обработала.

– А куда моего Голощапова угнали не знаешь?

– Нет, – помотала головой Настя. Не знаю. Нам еще в деревне, возле сарая, говорили, что поведут куда-то на запад на строительство оборонительных рубежей. А что вообще вокруг происходит, товарищ капитан? Поясните. А то мы тут вообще ничего не знаем.

И капитан вкратце рассказал. Потом они вернулись к выстроившимся в одну шеренгу остальным пленным, перед которыми важно стоял, что-то записывая в уже у кого-то отнятый блокнот, Буров.

– Ну, что, товарищ лейтенант госбезопасности, подошел к нему Иванов. Шпионов еще не обнаружили?

– Представьте себе, товарищ капитан, – строго сузил глаза на широкоскулом лице особист, – не нашел. Все друг друга знают. Посторонних лиц среди пленных мной не обнаружено. Кто как в плен попал – тоже практически на виду происходило. И кто как себя в плену держал – тоже известно.

– А вы лично , товарищ лейтенант госбезопасности, как в плен попали? – едко поинтересовался Иванов. – Наверное, в бессознательном состоянии дело было?

– Да нет, капитан, – не стал кривить душой особист. – В сознании я был. В полном. Но без единого патрона остался. Ты мне можешь не верить, я не настаиваю. Но когда я решил застрелиться последним оставленным для себя патроном – мой ТТ выдал осечку. Или я в количестве выстрелов просчитался. До сих пор не знаю. Да это теперь и не важно. В рапорте я этот факт не утаю, ты не думай, – извещу свое непосредственное руководство. Пусть они решают, как со мной поступить. И еще я тебе хотел сказать, капитан… В общем, спасибо тебе. Мне старший сержант в двух словах рассказал, как ты, не дожидаясь их подхода, в одиночку, одной машиной, набросился на венгерский батальон. После моего к тебе, скажем так, довольно строгого отношения.

– Я бы сказал, излишне предвзятого, – поправил Иванов.

– Хорошо, – послушно не стал спорить Буров. – Можно и так сказать: «предвзятого». Так вот. Ты был бы в полном праве вести себя по-другому. И никто бы тебя за это не осудил. Даже я сам. А ты повел себя, отбросив все былые обиды, как настоящий мужик. Я это оценил. Извини за прошлое.

– Да ладно, Буров, как тебя по армейской мерке? Тоже капитан? Верно? Я принимаю твои извинения. Свои люди. Сочтемся. Только ты впредь и к остальным по совести подходи. Не высматривай в каждом поступке только плохую сторону. На войне всяко бывает: то союзник врагом оказывается, то отступить полезнее, чем на назначенном рубеже без толку погибнуть. Ты мне лучше скажи, из всей группы, что с тобой тогда ехала, вот только эти несколько раненых и выжили?