Павел Кольцов - Цикл «Как тесен мир». Книга 4. Встала страна огромная

Два румынских эскадрона были посланы зачистить от возможно оставшихся немцев деревню. Комбриг Персов выделить в помощь союзникам танки не смог, он и так уже оторвал от основных порядков бригады целую танковую роту, послав ее по просьбе артиллеристов, для уничтожения остатков моторизованного клина, уцелевших после удара авиации и схоронившихся по их сведениям где-то севернее. Правда, как ему уже доложил по рации капитан Гординский, толк от этого получился вполне даже приличный: действительно затаившиеся там фашисты уничтожены, отступить удалось не многим и то, побросав подбитую технику. Потерь среди техники и личного состава экипажей нет; лишь у одной машины была разорвана снарядом гусеница – повреждение уже устранено. Среди десантников трое погибших и семь раненых. Взято в плен до батальона фашистов.

Румынского сержанта Якобеску, плененного в деревне в самом начале боя, немцы довольно грубо, подгоняя прикладами, доставили в штаб своего батальона, временно занявшего добротный хоть и одноэтажный дом, из которого выставили всех хозяев, включая парализованную бабку и молодую мать с двухмесячным грудничком. Один из штабных офицеров, капитан, худо-бедно мог общаться с этими презренными «мамалыжниками».

Первым в дом зашел кряжистый мордатый фельдфебель, лично в поимке румына не участвовавший, но захотевший примазаться к заслуге своих подчиненных. Он доложил о пленном и, получив разрешение, крикнул во двор, чтобы его завели. Сержанта с окровавленным разбитым лицом втолкнули вовнутрь, в очередной раз больно врезав ему в спину, в область печени, прикладом. Фельдфебель положил на стол перед капитаном найденные у румына в нагрудном кармане кителя документы.

– Так, так, – сказал, просмотрев бумаги, коверкая румынские слова и неправильно ставя ударения, офицер. – Сержант Петре Якобеску. Рошиор. Регулярная кавалерия. Номер вашей дивизии?

Пленный молчал, решив говорить, но не сразу, а вроде как под нажимом, страхом боли и смерти. По кивку начальника штаба стоящий сбоку немецкий ефрейтор без замаха сильно двинул румына в живот прикладом карабина. Румын с перехваченным дыханием согнулся, охватившись руками и присев почти до пола. Второй немец, глумясь над беззащитным, схватил его за ухо цепкими пальцами и, чуть ли не отрывая, заставил через силу выпрямиться.

– Мне тебя уговаривать некогда, – опять заговорил офицер. – Или ты отвечаешь на мои вопросы, или тебя выведут во двор и тут же расстреляют. Выбирай сразу. Время на раздумье тебе не дам.

– Вы меня и так, и так расстреляете, – кое-как восстановив дыхание, сказал гнусаво из-за разбитого носа сержант, подняв на немца окровавленное лицо. – Хоть буду говорить – хоть нет.

– Ты не прав, – сделав грустное «честное» лицо, покачал головой переводчик. – Если ты нам скажешь правду – останешься жить. Германия придерживается правил ведения военных действий. Просто так мы пленных никогда не расстреливаем. Ответишь на вопросы – тебе окажут необходимую медицинскую помощь, накормят и отведут в сарай к другим пленным. Потом поместят в лагерь для военнопленных до окончания войны. Выбирай: немедленная смерть или жизнь, пусть даже и в плену.

Сержант правдоподобно изобразил на изуродованном окровавленном лице муки совести и кивнул головой.

– Хорошо. Я буду говорить. Надеюсь, вы меня не обманете. Номер нашей дивизии – четырнадцатый, – с ходу выдумал Якобеску, служивший не в дивизии, а в отдельной кавалерийской бригаде.

– Фамилия командира.

– Генерал Мереуцэ, – продолжал он, повысив до генеральского звания своего только что заколотого штыком рядового солдата.

– Номер русской танковой дивизии? Сколько танков? Сколько с ними пехоты? Артиллерии?

– А вот этого-то того я и не знаю, – всем своим видом показывая испуг, заблажил Якобеску. – Я ведь всего лишь сержант. Даже мой лейтенант, думаю, этого не знает. Откуда нам? Русские нас не уважают. За людей не считают. Общаются всегда свысока. За глаза обзывают «мамалыжниками». Наш капитан, командир эскадрона, получил приказ: следовать за русскими – мы и следовали. А сколько всего русских танков – точно сказать не могу. Когда оглядывался – видел, что очень много. Но считать – не считал.

– Много это сколько? Сто? Двести? Или, может быть, тысяча?

– Ну, больше двух сотен – это точно. Думаю, с полтысячи наберется. Если не больше.

– Решил нас запугать? Откуда здесь у русских столько танков? Обманываешь?

– Да вы что, – прижал к груди трясущиеся руки румын, – я жить хочу. Зачем мне вас обманывать? Я, правда, точно не знаю. Не слышал ни от кого и сам не считал.

– Ладно. Мы еще проверим твои слова. Если обманул – расстреляем. Какая у вас задача? До какого рубежа вам приказано наступать?

– Не знаю. Майор приказал не отставать от русских танков, защищать их от вашей пехоты. Куда они – мы за ними.

– То не знаю. Это не знаю. Не видел. Не считал. Никакого толка от твоих ответов. Еще что-нибудь полезное для германской армии можешь рассказать? Вспоминай. Если нет – тебя расстреляют.

– За что, господин полковник? – продолжая разыгрывать труса, чрезмерно повысил в звании переводчика-капитана румынский сержант. – Я вам все рассказал! Все что знал! Пощадите! Вы обещали! Я вам еще расскажу. Я слышал, как разговаривали наш капитан и майор. Русские танки должны прорваться вперед и окружить это село. А потом войдут в него вместе с нашей кавалерийской дивизией. Для полной зачистки. Если вы меня не расстреляете, я буду за вас ходатайствовать. И вас тоже не расстреляют. А иначе, если найдут меня мертвого, кто-нибудь из ваших солдат вполне может рассказать, кто именно отдал такой приказ. Как вы думаете: вас тогда пощадят?

– Ты, грязная румынская свинья, смеешь меня запугивать? Шантажировать? Уберите его (обратился к фельдфебелю). Только отведите подальше, чтобы его труп здесь не смердел. А в компанию к нему прихватите и тех иванов, что сидят в сарае. Они нам тоже больше не нужны. А если село не удержим, и действительно придется отступать – будут только помехой.

Румынского сержанта грубо вытолкали во двор и остановили. Якобеску, все еще на что-то надеясь, продолжал корчить из себя в край перепуганного труса. Стеречь его остались два молодых немца – остальные вместе с фельдфебелем пошли к дощаному сараю в глубине двора. Караульные, совершенно не опасаясь трясущегося, похоже, обделавшегося от страха унтерменша, повесили свои карабины с примкнутыми плоскими штыками за плечи и, переговариваясь о чем-то веселом, закурили.

– Битте, – жалобно заглядывая им в глаза, сделал понятный, изображающий курение, жест пальцами и губами, сержант. Один из немцев засмеялся, глубоко затянулся и метко бросил еще длинный тлеющий окурок прямо в свежую коровью лепешку поблизости. Якобеску через силу улыбнулся разбитым лицом, униженно поблагодарил за «угощение», сделал шаг в сторону на трясущихся ногах, подобрал окурок и, преодолевая брезгливость, глубоко затянулся.