Павел Кольцов - Цикл «Как тесен мир». Книга 4. Встала страна огромная

Второго караульного тоже, устав душить, докололи ударом его же штыка в грудь. Красноармеец, завладевший этим карабином, побежал вслед за румыном к оврагу. Черноусый младший сержант, первым бросившийся на помощь Якобеску, заторопился к застреленным немцам, подобрать оружие и себе. Следом кинулись еще несколько красноармейцев, но первым вытащил карабин из-под своего конвоира, сбитого пулей румына, уцелевший буквально в последнюю минуту розовощекий парнишка. Поняв по стонам, что фашист, несмотря на выходное, темнеющее проступившей кровью, отверстие в куртке еще жив, переживший весь ужас собственной смерти молоденький солдатик с остервенением вонзил несколько раз плоский штык до самого дульного среза в его широкую спину. Немец уже вытянулся и затих, а парнишка все продолжал с остервенением и кхеканьем кромсать его все больше кровенеющее тело, дробя остро отточенным длинным клинком даже ребра.

– Ефимов! – окликнул солдатика подбежавший старшина с морщинистым загоревшим до черноты лицом, – Он уже мертвый. Перестань. Дай винтовку.

– Не дам! – истерично прижал к груди трофей солдатик. – Моя! Я забрал. Больше в плен никогда не сдамся.

– Ну, ну, успокойся, хлопчик, – понял состояние подчиненного опытный старшина. – Никто тебя в плен не гонит. Но я стреляю лучше тебя. Отдай винтовку мне – я и тебя защитить сумею.

– Нет! – продолжал блажить Ефимов. – Я больше без оружия не останусь!

– Ладно, – не стал спорить старшина. – Оставь пока себе. А запасные обоймы ты взял? Нет? То-то же. Немец раз точно стрельнуть сумел – в магазине – не больше четырех патронов осталось. Сними с него ремень с подсумками.

Солдатик, недоверчиво поглядывая на старшину, положил трофейный карабин на землю и, перевернув труп на спину, расстегнул на нем ремень. Этого было мало: к широкому поясному ремню крепились более узкие плечевые ремешки – пришлось ему возиться и с ними. Старшина в это время нагнулся и подобрал маузер.

– Красноармеец Ефимов! – прикрикнул он командным голосом, на недовольно встрепенувшегося солдатика. – Приказываю: снять с фашистской нечисти всю амуницию и приладить на себя. К выполнению приступить!

– Есть, приступить, – обиженным голосом повторил Ефимов. Старшина, передергивая на ходу затвор хитростью отобранного трофея, тоже побежал было к оврагу, но остановился: фельдфебеля уже застрелили и все, кроме одного бойца, спустившегося вниз за его оружием, возвращались обратно.

Старшина Цыгичко оказался самым старшим по чину среди пленных, он и принял командование небольшим, меньше отделения, отрядом. Румына, первого набросившегося на немцев, все хлопали по плечам и хвалили непонятными ему словами. Ему, оценив его меткость, заслуженно вручили в дополнение к карабину всю снятую с убитого им «шутника» амуницию. Старшина велел отнести и сбросить немецкие трупы в овраг, но румын остановил его. Быстро говоря что-то непонятное для русского уха, Якобеску жестами показал, и старшина его понял, а поняв, одобрил, что с немцев нужно снять мундиры и переодеть красноармейцев: они будут изображать конвоиров. Оставшиеся останутся теми, кем и были – обычными русскими военнопленными.

Все фашистские мундиры оказались в большей или в меньшей степени продырявлены и залиты кровью. Но у каждого солдата, кроме фельдфебеля, за спиной в составе полевой экипировки крепилась свернутая маскировочная плащ-палатка. Решили, несмотря на еще припекающее в середине дня августовское солнце, набросить их сверху. Лишь двум красноармейцам удалось прикрыть пулевые отверстия, обрамленные пятнами еще не засохшей крови, свернутыми в скатку, на манер красноармейских шинелей, плащ-палатками, засунув их концы под ремень. Остальные облачились, как при непогоде или для маскировки. Из шести снятых с трупов полевых курток лишь одна, немца, нервно изуродованного Ефимовым, оказалась вовсе негодной для использования: очень уж обильно она затекла кровью – не прикроешь даже накидкой – и пошла разрезами. Всем, кроме старшины и сержанта-румына, и так носящих сапоги, пришлось переобуваться, не всегда по размеру: красноармейские ботинки и холщовые обмотки с форменными брюками вермахта как-то не гармонировали. Якобеску еще и пришлось снимать со своих сапог и прятать в карман шпоры, а протертые ими светлые полоски затирать землей. Собственные гимнастерки и галифе солдаты попрятали и в канистры противогазов, выбросив последние, и просто свернув и закрепив на спинных ремнях под плащ-палатками.

Немецкие трупы, раздетые до белья, скинули в овраг и кое-как забросали срубленными штыками и малыми пехотными лопатками ветками. Могущих самостоятельно передвигаться красноармейцев осталось всего шестеро. Плюс сержант-румын. Четверо погибло в быстротечной схватке, а еще двое: один получивший пулю в спину, а другой штык в живот – еще дышали, но, насколько старшина разбирался в ранах, явно были не жильцы, во всяком случае, без госпиталя. Посовещавшись (старшина в этом вопросе мудро не захотел настаивать) решили, оставить безнадежно раненых где-нибудь в кустах. Нести их на самодельных носилках с собой – будет выглядеть очень уж неправдоподобно, а если придется повоевать – они станут только обузой. Что ж теперь делать? Всем вместе помирать, когда у остальных появилась махонькая возможность уцелеть?

Раненых, как умели, перевязали найденными у немцев индивидуальными пакетами и спрятали в кустах, запомнив место. Если удастся вернуться или немцев из деревни выбьют – подберем (если еще живы будут). Вокруг деревни все усиливалась стрельба. Били не только пулеметы и автоматы с винтовками – бухали орудия, рвались снаряды или мины. Может, действительно Красная Армия или румыны деревню отбивают? Идти решили теми же огородами, переходящими в поля в северном направлении. Построились: пятеро «немцев», одетых не совсем по росту и погоде и двое пленных. Среди красноармейцев нашелся лишь один солдат кое-как говорящий по-немецки на уровне начальной школы (и то сельской). Ему хотели выделить мундир с погонами фельдфебеля, но солдат был высокий и худой. Как жердь. Его загоревшие до черноты крестьянские руки предательски торчали из обшлагов широкой в плечах, но короткой рукавами германской куртки и не прикрывались даже маскировочной накидкой.

Пришлось верзиле одевать более подходящий размером мундир, а фельдфебельский натянул на себя румын. Чтобы у встречных немцев не было к нему вопросов, румын жестами попросил перевязать себе бинтом кроме действительно разбитого носа и скулы еще и челюсть: когда мычишь – язык не важен. Построились и пошли. Не прошли и десяти минут – окрик «хальт!». Из укрытого травой и ветками окопчика, скрытого между деревьев перед простершимся на восток полем, поднялся немец в такой же, как у них маскировочной плащ-палатке. За плоским резиновым жгутом, натянутым на его каску для той же маскировки торчали уже слегка привядшие стебли травы и листья. На груди, поверх плащ-палатки, на ремне висел автомат с не разложенным прикладом, недвусмысленно направленный на приближающуюся группу.