Антон Толстых - Кроме политики [сборник]

Для полноты картины (что вряд ли было связано с биографией 29-летнего учителя) стоит вспомнить второй прожект: первую линию московского электрического трамвая. По идее в 1899 году у Бутырской Заставы должен был возникнуть новый трамвайный путь взамен устаревшего паровика. На деле же паровой трамвай благополучно исчез, а электрический до сих пор не построен. И от ворон отстали, и к павам не пристали.

«Батюшки мои, роман длится четыре года, а я всё ещё не видел Софью с распущенными волосами. Знать, ниже пят опускаются, если не длиннее, судя по пышной причёске».

Приват-доцент Фатеев вкупе со строгим характером обладал необычным качеством: все претенденты на руку Софьи после встречи с долгожданным тестем больше никогда не переступали порог дома на Большой Садовой. Вряд ли влюблённым господам хотелось истязать себя поручением. Каждая такая sévérité приводила общественность к подозрениям, будто отец завидной невесты служил в Охранном. Или они не были неправы?

Тимофеевы пальцы крепко сжимали подол. Милая обратила к нему взор, качнув обильными локонами.

— Пойми, будущая моя суженая, я не в силах больше ждать. Если твой отец не сменит поручение, я лично отправлюсь в Петроград и вручу учёному злополучные сведения непосредственно в руки.

Перед словесным ответом Софья бросила из-под ресниц ясный взгляд. Девушка приставила пальчики к полной груди и глубоко вздохнула.

— Да, батюшка сегодня размышлял на нашу вечную тему.

Перед глазами учителя словно промчалась целлулоидная плёнка. На соседнем кадре в своём кабинете восседал директор Добровольский, чья жизнь была в большей степени обласкана Фортуной. Сергеевский в его присутствии вёл себя тихо, но надеялся, что установленный порядок не будет длиться вечно.

Чистая публика услаждала себя зрелищами. Не успел ещё сложиться новорожденный отечественный синематограф, как на экраны хлынули фильмы в том числе особого типа: не заснятые, а нарисованные, словно лубки. В частных разговорах господин Добровольский упоминал, что был бы не прочь сходить в иллюзион. Гвоздём сезона стала лубок-фильма с поистине декадентским названием «Труп невесты». У Тимофея Ивановича мрачное наименование воскрешало в памяти строки жестокого романса на стихи Крестовского: «Со слезой раздирающей муки/ Я на труп её жадно припал/ И холодные мёртвые руки/ Так безумно, так страстно лобзал». Знать, фильма в том же духе. [6] Примечание Сергиуса: Может возникнуть вопрос, в каком виде альтернативные смотрят современные фильмы. Ради аутентичности кино и мультипликацию приводят не только к монохромному, но и к немому и сокращённому виду. Но самое начало века это вам не времена Чаплина, фильмы были совсем короткими и примитивными. Что здесь поделаешь, конечный результат получается ближе к 1910—20-м гг. Песни тоже слегка обрабатывают.

На первый взгляд, Алексей Добровольский не отличался строгостью Софьиного отца, но это качество с чёткостью проявлялось, когда директор читал прошения от Тимофея. Глаза по строкам бегали резвее лошадей на скачках. Если у дамы сердца движения пресиних глаз получались прелестными, то мужественный директор внушал уважение к вышестоящим чинам.

Один раз, когда Тимофей находился в кабинете директора, его опущенный долу взгляд отыскал на столе фотографию Софьи. Ни капли удивления Тимофей не выразил: очаровательница охотно позировала перед камерой, её карточки пользовались большим спросом.

В воскресные дни Тимофей воочию наблюдал, как господин Добровольский уверенной поступью и широкими шагами ходил по оживлённым улицам. Вопреки первому впечатлению, господин директор не фланировал. Время от времени он подходил к нищим и страждущим. Несколько монет одна за другой ложились в кружку, если нищий перед тем исполнял музыку на гармони либо шарманке. Насколько видел Тимофей, те, кто музыку не играли, а просто христарадничали, не получили ничего. Ровно та же ситуация наблюдалась с ящиками для сбора средств на лечение тяжелобольных. Тимофей первое время полагал, что коли он никогда не следил за Добровольским непрерывно, многое могло быть не увидено.

Тимофей не особо знал частную жизнь Зубова, но маловероятно было, что коллега вслед за директором пошёл в меломаны. Робко оглядываясь по сторонам, тот подошёл к Тимофею и посоветовал ему песенку герцога из «Риголетто». Тимофею не нравились ненужные советы, посему он с твёрдостью ответил, что не собирается слушать никаких герцогов и прочих эксплоататоров, даже будь они трижды кавалерами императорских орденов.

По всей вероятности, Зубов слушал помимо того «кафешантанные» песни с Небесной Земли. Вновь привязавшись к Тимофею, он посоветовал песню некоего Белого орла под названием «Потому что нельзя быть на свете…». Тимофей с трудом подавил бурю эмоций и втолковал Зубову, почему не доверяет Белому орлу: одна из его песен воспевает российское дворянство и одновременно приписывает потребление… французской булки. Если горе-певец никогда не видел франзолю, понимает ли он простой народ?

Если верить третьей рекомендации от коллеги, некто Фрейштиль исполнял песню «Больно мне, больно». Сам Тимофей не желал отвлекаться на творчество неведомого то ли немца, то ли еврея. Своих проблем полон рот.

Очередная непрошеная песня была родом из прошедших веков, но для разнообразия из непривычной культуры. Зубов посоветовал старинную английскую песню «Зелёные рукава». Тимофеево незнакомство с langage anglais вызвало резкий отпор, но коллегу не утихомирило.

В другой раз Тимофей размышлял, не сходить ли с Софи на лубок-фильму по мотивам сказки «Волшебное кольцо». Едва после размышлений учитель остался в одиночестве, Зубов вновь внёс свою лепту. Зануда подошёл к Тимофею и по секрету передал две странные фразы: «Хуже керосину» и «Гангрену за себя взял». Ту и другую молодой человек не понял, но гнев испытал вполне порядочный.

Тимофей прекрасно осознавал, что у столь очаровательной девицы было не исключено наличие других поклонников. Но неприятных встреч с соперниками он не опасался. Одной из причин был Виктор Фатеев с тонким нюхом на нежелательных гостей. Ох, Софи, станешь ли ты мадам Сергеевской, дабы обожателей ils disparurent, как ветром сдуло? В те волнительные мгновенья, когда Софи оставалась свободной, твёрдую уверенность Тимофея подкрепляла известная ему подробность.

Софи вырвала подол из Тимофеевых рук, ловко встала с канапе и, пленительно изогнувшись в талии, последовала к яркому окну. Каждое её движение дышало одним строгим ограничением, чему молодой человек был крайне рад. В тугом корсете она далеко не уйдёт.

— Мой батюшка посылает тебя в Петроград. Да поможет тебе Господь.