Антон Толстых - Кроме политики [сборник]

— Жив курилка! Мы все думали, Сергеевский умчался в Петербург, с матримониальными целями поручение выполняет.

Недавний отрок скосил глаза на очередного Софьиного кавалера. Тот же вооружился чётким голосом и всей доступной ему твёрдостью.

— Вижу теперь, кому ты доверила приданое, и чьи капиталы захотела. Скажи мне как на духу, на кого ты похожа?

Девичье лицо вновь обрело ямочки.

— На Соньку Золотую Ручку?

— Не только. На ещё одну Софью, на Ангальт-Цербстскую.

— Верно подмечено, сударь. — Алексей Добровольский пригладил завитый ус. — В некоторой песне поётся, как экипаж увозил императрицу на окраину Москвы.

Можно было предположить, что у Тимофея сверкали глаза. Во всяком случае, Зайцев робко попятился.

Пока сцена разворачивалась у Бутырской Заставы, рука директора крепко держала тоненькую красавицыну талию. Стоит ли уточнять, сколь остро кольнула эта поза Тимофеево сердце.

— Скажи мне, Софи, отчего ты предпочла господина Добровольского мне, своему избраннику? Или я никогда не был твоим избранником?

Девица игриво изогнула яркие губы.

— Взгляни, мой Алексис довольно высокий мужчина, выше меня на вершок, а тебя на четыре. Мускулов и статности больше, чем у тебя.

— Скажи, Софи, разве помимо мускулистости и высокого роста в мужчине нет ничего достойного? Чем ещё я тебе не подошёл? Скажи мне как на духу, чем?

— У Алексиса больше не только статности, но и богатства. Не полагай дурное. Ты слышал, сколько у меня ухажёров? В мою пятёрку ты тоже входишь. Тебя я люблю чуточку меньше, но всё же люблю.

— Но пойми, мне не нужен твой гарем.

— Ты не посвящал мне стихи? Алексис тебя превзошёл. Я только что слушала и наслаждалась.

Соперник приподнял мужественный подбородок.

— Для вас, сударь, повторю.

— Бродягой вы называете меня?

Завидный соперник красноречиво молчал.

— Почтенный господин директор, я не разумею, на какие деньги вы гуляете с Софи? На какие деньги с ней гуляет ваше благородие?

Добровольский простёр руку вдоль площади.

— Видите трамвай?

— Нет.

Просветлившийся Тимофей обмер, осознав всё произошедшее. Едва он закрыл ладонью изумлённые глаза, раздался нежданный, но долгожданный звонкий смех. Софи вновь сияла неописуемым очарованием. Несостоявшийся жених отнял ладонь, но явившаяся взору картина оказалась не лучше. Милая резво поцеловала господина Добровольского в щёку. Единственный путь Тимофея вёл его к Малой Бронной, и в скором времени в противоположную сторону шествовала страстно влюблённая пара, которой сам Тимофей был особо не нужен.

В похолодевшей руке отвергнутого лежала ладонь гимназиста, что больше не выглядело нарушением субординации. По равнодушным улицам шли товарищи по несчастью, две родственные души.

Двадцать второго сентября, в воскресный день, Сергеевский мерил шагами комнату доходного дома. Перешедший в пятый класс Зайцев сидел за столом, подперев щёку, и страдал. За минувшие шесть недель учитель узнал, что мечтой Софьи было стать из обычной интеллигентной барышни знаменитой светской дамой. На генерал-губернаторском балу девицу-красавицу увидели те, кто доселе знал Софи только по фотокарточкам. Господин Добровольский гордился своей возлюбленной, о которой каждый слышал, что красота её словно намеренно сотворена для вечернего платья.

Дебютантка произвела фурор. Восхищение лилось под песню шведского квартета «Как прекрасен танца миг… Ты одна, ты одна, стать королевой должна…». Знатному и солидному кавалеру пришлось смириться с всеобщим повышенным интересом к его даме сердца. Оставалась надежда, что известные слухи верны и генерал-губернатор увлекается только собственным полом. Ни Тимофею, ни разлучнику страсть до чего не хотелось ревновать к Его Высочеству.

Судьба остальных троих воздыхателей (если считать красавицыны слова правдой) скрывалась в неизвестности. Десятого августа, во всё тот же чёрный день, Добровольский совершил невозможное: отправил иногороднему учёному письмо со злополучными значками. Поручение было выполнено чужими руками и тем самым вызвало сословное различие между бывшей парой. Не приведи Господь, если новоявленная львица отправится на покорение Петрограда.

В дверях скромного обиталища стоял Зубов с потрёпанным граммофоном в руках.

— Вы не заняты? Господин директор слушал кафешантанные песни с Небесной Земли в насмешку над вашим провалом. В том числе «Больно мне, больно», ту самую, которую я вам советовал. Нет, что вы, я принёс серьёзную.

Граммофон стоял на столе в полной готовности. Тимофей услышал незнакомый баритон.

— Красивый баритон, — отметил коллега, как и прежде, спокойный. — Кто пел, знаете ли? Молодой одессит Юрий Морфесси. Не знаю, будет ли он певцом.

Гимназист глядел с равнодушием к песне, знать, забыл потраченную деньгу. Самому Сергеевскому тема была близка, а то и злободневна. Латинист тем временем оставался источником сведений.

— В Петербурге живёт другая известная красавица.

Тимофей поднял потускневшие глаза, но они не выражали интерес.

— Выслушал бы, но моё сердце отдано Софи.

— Она дочь петербургского архитектора Шапошникова, в девяносто девятом гостила в новгородском имении. Судьба свела её с достойным молодым человеком. Сразу скажу, девица незаурядная. Пианистка высшего класса. Даже без фигуры и без ресниц красота несказанная. В Петербурге она влюбила в себя нескольких миллионеров, но замуж вышла не за одного из них. Она ждала талантливого мужа — композитора или художника. Тот молодой человек подошёл идеально.