Алексей Вязовский - Я спас СССР. Том V [litres]

– Это какие же такие конюшни? – ехидно любопытствует Бурлацкий.

– Ну… например, миллиарды инвалютных рублей, что Никита закачал Насеру и другим арабам. Да и неграм перепало немало. – Я вытираю рот салфеткой. Окидываю печальным взглядом батарею бутылок с водкой. Кроме водки на столе стоят виски, коньяк и даже экзотическая греческая раки. Мощно бухают тут цековцы, мне с этими монстрами не тягаться. Я быстрее их под стол свалюсь. И что у трезвого на уме…

– Тут такое дело… – просвещает меня Бовин. – Нам поручили еще и блок по культурной и молодежной политике написать. А с «младотурками» – выходцами из ЦК ВЛКСМ – мы не очень ладим, это свора Шелепина, а тот, считай, скрытый сталинист.

– Был! – хохотнул Яковлев и снова потянулся за бутылкой.

– Ты же в связях с «младотурками» не замечен, – продолжил Бовин, – а о том, как в июле железного Шурика арестовывал, у нас на Старой площади теперь легенды ходят. К тому же все слышали о твоем литературном клубе «Метеорит», да и с Фурцевой, как мы знаем, ты на короткой ноге.

– Федин опять-таки тебя очень нам хвалил, – подхватывает Шахназаров. – Давай вместе подумаем, что можно предложить руководству в культурной сфере. Мы тут недавно обсуждали отмену цензуры в стране. Ну разве это дело, что чиновники из Минкульта решают: какому кинофильму выходить на экраны, а какому нет…

– …про что можно писать и какому спектаклю появляться на сцене, – добавляет Яковлев – Это же пещерный сталинизм. А мы его на двадцатом съезде решительно искоренили.

– Искоренили, да не весь, – вздыхает Арбатов, – еще чистить и чистить…

Я, наконец, понимаю, куда все идет. Меня не просто «вербуют» в эту банду, они еще и пытаются замазать наивного студента Русина «крамольными» идеями. Скажи я сейчас, что цензура – плохо, и эти ушлые ребятки не просто вставят эту идею в свой проект, но еще и дружно сошлются потом на меня.

– Отмена цензуры – это такое дело, что без бутылки не разберешься, – глубокомысленно изрекаю я и беру в руку «Особую». Наполняю всем до краев рюмки. – Давайте сначала выпьем за успех ваших начинаний.

Первый мой тост заходит на «ура», опрокинуть очередную рюмку никто не отказывается.

– Вот, скажем, писал я свой «Город», – «задумчиво» продолжаю я рассуждать, оглядывая собутыльников, – разговаривал с очевидцем и непосредственным участником тех событий. И он рассказал мне, естественно, не для печати, что поляки творили в 39-м и в 45-м с евреями, а лютовали они похлеще эсэсовцев. И вот я с тех пор думаю: а что будет, если кто-то возьмет и напишет об этом? Очевидцы еще живы, документов в закрытых архивах полно…

– Сдурел, что ли, Русин?! – вскипел Бовин. – Это же полный разрыв отношений с польской компартией – я тебе как сотрудник отдела ЦК по работе с соцстранами говорю!

– А уж как Голда Меир-то обрадуется… – насмешливо цедит Бурлацкий и салютует мне рюмкой.

– Ладно, хрен бы с этими пшеками! – примирительно поднимаю я руки и старательно изображаю, что меня уже повело с трех рюмок. Заодно делаю вид, что не заметил, как Бурлацкий кивнул Шахназарову, после чего тот снова поспешил наполнить все рюмки.

– У нас и самих репьев хватает. Вот недавно закончил я сценарий о Гражданской войне. Прототип моего героя жив и здоров, он даже сам немного пишет. Так вот этот человек во время последней войны руководил партизанами в Крыму. Как думаете, что будет, если он напишет честные мемуары о роли крымских татар в уничтожении этого подполья?

– Это ты сейчас к чему? – непонимающе мотнул головой Яковлев. О-о-о… а барин-то наш уже набрался!

– К вашему вопросу о цензуре! – Я «пьяненько» хихикнул, глядя на вытянувшиеся лица консультантов. – Так будем повально отменять цензуру или еще подумаем?

– Но ведь речь не об этом! – горячится Бовин.

– Са-аша, – ухмыляюсь я, – нельзя быть чуть-чуть беременной! Отменив в стране цензуру, нужно будет сразу готовиться к гражданской войне.

– Зачем же так… радикально?

– И этим дело не кончится, поверь. Отмена цензуры предполагает открытие архивов. Вы готовы подтвердить наличие секретного протокола у Пакта Молотова – Риббентропа? Об этом протоколе на Западе не устают твердить! Готовы к переделу послевоенных границ Европы? А как насчет катынского расстрела?

В зале повисает тишина. У цековцев вытягиваются лица. Ага… вот на такой оголтелой гласности наша страна себе потом хребет и сломает. Покаянно снимем штаны перед всем миром и сами себя высечем.

– Ну… речь же не идет о полной отмене цензуры, гостайну и секретные документы никто же не предлагает отменять, – осторожно роняет Богомолов, – можно ведь просто раздвинуть границы цензуры.

– А кто именно будет эти самые границы определять? Идеологическая комиссия при ЦК?

Не давая им опомниться, я тут же снова разливаю и поднимаю следующий тост – за новое руководство страны. Цековцы пытаются перейти к горячему, но я не даю им спуску. Пьем сначала за здоровье присутствующих, потом за Новый год… После третьего тоста я извиняюсь и отпрашиваюсь в туалет. От водки меня уже кидает в жар, голос СЛОВА отдаляется, словно эта отрава мешает мне прислушаться к нему. Даже нет сомнений, что водка – это яд. И в эзотерическом смысле тоже.

В коридоре прошу горничную показать мне мою комнату. Меня отводят на второй этаж. Сумка с вещами уже здесь, и надо бы разложить их. Но я, прихватив из сумки только тюбик с зубной пастой, быстро прохожу в туалет. Заставляю себя исторгнуть в унитаз все съеденное и выпитое, пока оно не успело всосаться в кровь. Потом долго полощу рот, чищу зубы и умываюсь ледяной водой. Это, конечно, помогает протрезветь и прийти в себя, но с такими масштабами местного пития этого хватит ненадолго – добрые консультанты еще нальют. Надо принять превентивные меры.

Спускаюсь вниз, по запаху нахожу кухню. Дожидаюсь, пока повар отлучится в кладовую, хватаю со стола бутылку с маслом. Судя по импортной этикетке, оно не подсолнечное, а оливковое. Тем лучше. Прямо из горла быстро делаю несколько глотков. Вот! Теперь можно снова в бой. Только не нужно товарищам знать, что я протрезвел.

По возвращении в каминный зал нахожу там ту же компанию – лишь Бовин куда-то пропал. Цековцы продолжают есть и пить, попутно споря насчет Гагарина. Куда, дескать, новое руководство повернет, какой курс выберет? И насколько наш новый Генсек вообще самостоятельная фигура? Кажется, их не на шутку беспокоит внезапное возвышение военных. Я осторожно интересуюсь у соседей – а кто, собственно, теперь заказчик новой Конституции? Хрущев умер, власть поменялась. Понятно, что консультантов по-прежнему курируют Андропов и Пономарев. Но кто в Политбюро теперь всех их «крышует»?