Владимир Поселягин - Уникум [litres]

Однако я вот что вам еще скажу: чушь это всё с днёвкой в лесу – я полежал и подумал. Эта сторона фронта у немцев лишилась авиационной поддержки. Поэтому днём надо идти, прямо сейчас. Тяжёлые танки и «тридцатьчетвёрки» не гонять: туда сто километров, обратно столько же, двести выходит, а моторесурс не вечный. Надо отъехать в сторону, организовать лагерь в лесу, выгрузить всех командиров из ослабленных, кухню им оставить. Всех врачей там же оставить. Потом сформировать колонну из броневиков и немецких танков и отправить усиленную рейдовую группу вперёд, чтобы брала мосты, оставляя там охранение. Остальные на грузовиках пойдут следом. Эта группа склады и захватит, у немцев там силы небольшие.

Остаток дня приводите танки с хранения в строй и, как стемнеет, двигаетесь к фронту, соединяясь с основной группой, и переходите к нашим.

По пути постарайтесь побольше грузовиков добыть, чтобы запасы топлива и ценного имущества вывезти. Сами знаете, что надо брать. Здесь на аэродроме всего один бронетранспортёр, три грузовика и два мотоцикла взяли трофеями. Ни одной легковушки не уцелело, побито всё осколками и пулями. Топлива немного, но сливают с бочек.

Тут нас прервали, прибежал командир с сообщением – наши нормально долетели. Встретили их и сопроводили до аэродрома. Два самолёта слегка повреждены при посадке, но пострадавших нет.

Тут и «Шторьх» связной прилетел. Мы попрощались, и меня с личными вещами разместили в санитарном самолёте. Пока несли, один из корреспондентов сделал моё фото, я улыбнулся, лёжа на носилках, и показал большой палец. Панову во втором самолёте с двумя ранеными разместили, а Маринина в кабине «лаптёжника» – всё же привели один в порядок.

Три «Шторьха» вместе держались, на небольшой высоте, а Маринин со своими бумагами и трофеями, вроде шифровальной техники, что сунули в бомбовый отсек, давно усвистал. У них скорость в три раза больше.

Летел я, лёжа на животе, так мне удобнее было. От тряски при посадке потерял сознание, ещё и раненый на мои ноги повалился, но всё же сели мы благополучно. Очнулся, когда меня неловко доставали из отсека, стукнув носилками о бок дверного проёма, остальные его уже покинули. Я тут же обеспокоился своими вещами, что вызвало смешок со стороны.

– Доброе утро, товарищ генерал, – заметив Петровского, сказал я.

– Хорошее утро, – согласился тот. – Три аэродрома уничтожено, наши лётчики выслали пару истребителей, те подтвердили. Насчёт тебя я договорился. С тылового аэродрома вечером вылетает борт в Москву, тебя доставят на нём, а не как других командиров – в санитарном эшелоне. Машину для тебя приготовили, выезжаете немедленно.

– Отлично. Осталось аккордеон получить, и можно попрощаться.

– Кхм, – тут генерал смущенно прочистил горло, и я заподозрил, что сейчас услышу нечто неприятное. – Вчера налёт был, прямое попадание в мою землянку. К счастью, никто не пострадал, но мои вещи и твой музыкальный инструмент… Нет их больше.

– Не везёт мне на них. Это уже третий с начала войны. Прощайте, товарищ генерал.

– Прощай, старлей. Надеюсь, ещё свидимся. Я всегда буду помнить твою помощь.

Меня погрузили в подъехавшую «полуторку», сюда же и Панова залезла, её тоже в Москву направляли, и мы покатили в сторону аэродрома. Тут километров семьдесят надо проехать, надеюсь, с такой скоростью к вечеру будем на месте. Мои вещи, как и чемоданчик с трофеями, при мне. Только винтовку забрали.

В кабине место пассажира было свободно, но Панова решила ехать со мной в кузове, её назначили моим сопровождающим. В одной из деревушек она меня умыла тряпицей и покормила щами, а потом мы поехали дальше. Чтобы скоротать время, мы разговаривали, я рассказывал, как первый день войны встретил и что дальше происходило. Как в госпитале оказался и где лежал. Выяснилось, что Панова там же служила, но её направили в длительную командировку за неделю до начала войны – в минский госпиталь. Описала, как войну встретила и неожиданно узнала об окружении Минска. Как таковой обороны не было, все были растеряны, бежали кто куда, а она раненых не бросила – делала и делала операции. Спрятала её старшая медсестра, она из местных, потом в другом доме организовали подпольную больницу. Там Панова с ещё шестью врачами и медиками занималась ранеными, старясь поставить их на ноги.

Благополучно дохали до аэродрома, где нас ждали и даже покормили. Водитель обратно рванул, а меня занесли в салон старенького «Дугласа». Пробоин с латками много, видимо, попадал под обстрелы, потому и назвал его старым. Стрелка не было – безоружный транспорт.

Загрузили самолёт до предела, и вскоре мы взлетели. Я один был лежачий, остальные на лавках сидели или мешках с какими-то бумагами. Панова рядом со мной устроилась, иногда поправляя одеяло, которым меня укрыли. Наверху холодно стало, хорошо хоть сквозняков не гуляло.

Стемнело быстро, но мы летели дальше и вскоре добрались до Москвы. Оказалось, тут никого о нас не предупредили, да и вообще мы сели на другой аэродром.

Санитарную машину, куда меня погрузили, Панова выбила в местной санчасти. Потом попросила фельдшера, что нас сопровождал, отвезти меня в госпиталь (тот самый, где я с первым ранением лежал), а сама сошла у своего дома – квартира за ней всё ещё закреплена. Пообещала осторожно сообщить обо мне Свете и отдать ей все мои вещи. Пусть выберет, что мне в госпитале нужно будет.

В госпитале не принимали – полон. Поехали в другой, который организовали в школе. Тут взяли. А так как документов у меня не было, то пока записали как неизвестного. Я об этом уже позже узнал. Я сознание потерял от тряски, водитель, когда Панова сошла, не жалел, гнал только так и на мои просьбы ехать помедленнее не обращал внимания, как и фельдшер, – видимо, побыстрее вернуться хотели, доспать остаток ночи. Потому-то меня и вырубило, пока ко второму госпиталю ехали. Очнулся на некоторое время, когда мне какой-то шкет во врачебном халате отдирал бинты. Окончания процедуры не дождался, а когда очнулся в следующий раз, то понял, что еду в поезде на верхней полке, похоже, меня запихнули в санитарный эшелон.

Состояние у меня было кошмарное, еле дозвался усталой санитарки. Она выдала попить и утку, ну и помогла сделать мои дела. Чуть позже принесла тарелку с холодной кашей и стакан чая.

– На, неизвестный, поешь.

– Почему неизвестный?

– Так написано в сопроводительном листе. Сегодня обход уже был, завтра утром врач расспросит и перепишет.

Ну а я стал с попутчиками общаться. Мы, оказывается, тяжелораненые, двое без сознания, трое говорят, а вагон этот для красноармейцев.

Врач пришел только на следующее утро, на обходе. В другое время вызывали врача, только если кому-то тяжело становится: их всего три на санитарный эшелон, не удивительно, что они зашиваются. Ехали мы куда-то в глубь Союза, вроде в Ташкент, со слов санитарки. Три дня будем ползти.