Дмитрий Силлов - Закон войны [litres]

– Хорош… обо мне… – перебил его я. – Где фрицы?

– Повсюду, – пожал плечами Иван. – Теперь это их глубокий тыл. Киев они взяли, по слухам, к Москве рвутся. Ну а я тут у них в тылу шурую. То одиночный патруль подстрелю, то склад какой-нибудь сожгу. Мелочь – а приятно. Вот фрица прирезал около речки, искупаться он вздумал. Теперь у нас его рюкзак с галетами, а у него – вечное купание…

– Да что ж ты все разговоры говоришь? – всплеснула руками девушка. – Картошка вся разварилась, есть пора.

– Это дело хорошее, – улыбнулся Иван. – А я тут к картошке еще кое-чего принес.

В рюкзаке оказались очень качественные немецкие мясные консервы, две упаковки с галетами и бутылка шнапса, очень похожего по вкусу и запаху на дешевый самогон. Судя по тому, что продуктов было изрядное количество, прирезанных немцев было больше, чем один. Но я не задавал вопросов.

Я ел как не в себя – и не мог остановиться. Организм требовал еще и еще…

– Ишь ты, как наворачивает, – хмыкнул Иван. – Глядишь, скоро совсем оклемается, будем вдвоем фрицам жизнь портить.

Отъедался и отсыпался я еще три дня, пока не почувствовал, что совсем встал на ноги. За это время я успел выяснить, что небольшая сторожка принадлежала раньше леснику, который жил тут с дочкой. А после того, как лесник умер, простудившись холодной весной, местные жители подкармливали девчонку, которая наотрез отказалась уходить из леса, где у нее помимо отцовского домика было небольшое хозяйство – курятник, загон с козами, огород. На заставе о сторожке знали, туда Иван меня и отнес. И жить там стал, благо место скрытное, лучше схрона и не придумаешь. К сироте сержант как к дочке относился, заботился как мог. И она не оставалась в долгу.

– Тут всю войну отсидеться можно, никто не найдет, – часто говорила она, явно намекая на то, чтобы мы остались с нею. Оно и понятно, с двумя вооруженными мужиками всяко спокойнее.

Но ее мечтам не было суждено сбыться…

Потому что на третий день я рассказал Ивану все, что увидел в городе, занятом немцами.

Тот глубокомысленно почесал в затылке, посмотрел на меня искоса, как смотрят на буйнопомешанного, опасаясь, что тот бросится и покусает.

Потом задумался и через несколько минут выдал:

– А ведь они могут. Нам политрук кое-что рассказывал насчет их новой религии. Какие-то арийцы вроде теперь их предки. И все их блондины – они и есть, те самые арийцы, которые намного лучше обычных чернявых фрицев. Они своих блондинов с блондинками скрещивают, прикинь? Как мы породистых быков с коровами. В общем, однозначно у них в головах все плохо. Так что вполне могли додуматься, чтоб мертвецов воскрешать. Не поздоровится нашим, если так оно и есть.

– Это точно, – кивнул я. – Я ж тебе говорю – их опытный первый образец двигался раза в три быстрее обычного человека.

Иван снова поскреб затылок, того и гляди дыру в нем проковыряет отросшими ногтями.

– Но если оно и так, и даже если мы до наших доберемся, – кто ж нам поверит? – сказал он.

– Никто не поверит, – кивнул я. – Но ты-то мне веришь?

– Я верю, – отозвался Иван. – После того, как ты из города смылся, там такое началось – только держись. Немцы три дня на ушах стояли, все окрестности прочесывали. В лес не раз пытались сунуться, но я ящик ихних гранат достал и растяжек везде понаставил. Короче, больше не суются. Да и наступление на Киев началось, им не до тебя стало. Обычных беглецов они так не ищут. Значит, сочли, что ты необычный. Или знаешь много. Или и то и другое. По всему выходит, что они не ошиблись.

– И в чем же моя необычность? – усмехнулся я.

– Другой ты, – пожал плечами Иван. – Говоришь вроде по-нашенски, а как-то иначе. Воюешь так, как никто у нас не умеет, а я многих отличных бойцов повидал на своем веку. Но, с другой стороны, фрица бьешь – значит, наш. И точка, разговор на эту тему окончен, вопросов нет. У меня. Но если к нашим попадешь, они сразу появятся, те вопросы. У тех, кому по долгу службы положено их задавать.

Я кивнул.

Сержант был прав во всем. К нашим идти с моими разведданными бесполезно – и не поверят, и еще, того и гляди, по этому поводу врагом народа объявят с соответствующими неприятными последствиями.

Но дело все равно надо было делать. Потому оставалось только одно.

Немецкого оружия, боеприпасов и продовольствия Иван за эти месяцы притащил на хутор изрядно. В Чернобыльской Зоне моего времени с таким хабаром вполне можно было магазин открывать, создав Жмотпетровичу вполне взрослую конкуренцию. Потому я без зазрения совести поинтересовался:

– Автомат дашь? И форму немецкую. И жратвы на пару дней.

– Собрался куда? – прищурился Иван.

– Собрался, – кивнул я. – Надо отыскать того эсэсовца, что мертвяков оживлять пытается, и прикончить. И все его разработки уничтожить. Иначе…

– Знаю, что иначе ничего хорошего не будет, – кивнул сержант. – Только думаю, что один ты много не навоюешь. Поэтому я с тобой пойду.

Сказал он это уверенно, как отрезал. Видать, еще в процессе разговора догадался о моих намерениях и принял решение, от которого отговаривать бесполезно.

– А она? – кивнул я головой в сторону девушки, что возилась в огороде.

Иван нахмурился.

– Если фрицы это место найдут, то всем нам крышка при любом раскладе. Окружат, гранатами закидают – и привет. Я, конечно, на всякий случай позаботился, чтоб не нашли, – в лесу и растяжки стоят, и противопехотные мины. Наша девочка все проходы в них знает, я заставил заучить. Стреляет, правда, плохо, но «Парабеллум» я ей оставлю. Если что – она сможет, духу хватит. Это я точно знаю.

Что «сможет» названная дочка Ивана, я переспрашивать не стал. И так понятно. Очень хотелось верить, что до этого не дойдет. На войне только и остается, что верить – в то, что все будет хорошо, что небезразличные тебе люди останутся в живых… И, конечно, верить в победу. Иначе – никак. Иначе лучше самому ствол к виску приставить и на спуск нажать, потому что на войне жизнь без веры в победу – не жизнь…

Она не плакала, когда узнала, не задавала вопросов, не просила вернуться. Лишь сказала:

– Значит, так надо. Просто сделайте то, зачем идете.

И не смотрела вслед, когда мы уходили, просто закрыла за нами дощатую дверь. Да и мы не оборачивались, когда направлялись к оставленному Иваном единственному проходу в окружавшем сторожку минном поле. Потому что это очень трудно, уходить оборачиваясь. Как и провожать, глядя вслед людям, которые тебе небезразличны.

Иван шел молча. Видно было, тяжело ему. Привязался к девчонке, к лесу этому, где чувствовал себя как дома. Но когда впереди меж стволами забрезжил свет, выдохнул, разжал кулаки и спросил:

– Ну что, командир, куда мы теперь?

– На восток, – сказал я, задумавшись о том, как сейчас, в этом времени выглядит место, которое через четыре с половиной десятилетия назовут Чернобыльской Зоной отчуждения. И что нас ждет там… И потому машинально, на автомате повторил: