Дмитрий Ю - Кировская весна 1931-1935

Требуется ремонт.

Если бы мы имели достаточный запас бензина, то через два-три часа ремонта все самолеты могли бы вылететь дальше. Но так как горючего едва хватило на два самолета, я распорядился, чтобы Пивенштейн остался для ремонта моего самолета, поджидая бензин, который мы ему могли выслать из Провидения на нартах.

Пока мы возимся, перекачивая бензин, темнеет, портится погода. И снова мы тащимся на ночлежку к чукчам. Сидим, ждем погоды. Снова Пивенштейн каждые десять минут поет:

„Отвори поскорее калитку

И войди потихонечку в сад.

Не забудь потемнее накидку…"

Странно! Пока летим, я о себе забываю. Я погружен в заботы, даже не чувствую, что мы уже шесть дней мечемся в этой холодной пустыне, отрезанные от всего мира, от страны, которая следит за нами. А что думают о нас челюскинцы? Ведь мы их надежда! А что думают родные? Пропали! Где Демиров, Бастанжиев и их экипажи? А как хорошо бы сейчас помыться в бане и что-нибудь почитать! Читать здесь, у чукчей, нечего. Нечего делать, поем песни, перепетые много и много раз.

Так – на всех отсидках, к которым нас приговорили стихийные силы природы. Так будет и теперь. Надолго ли нас опять связала пурга?

{17}

В моем дневнике 5 апреля отмечено так:

Пурга с мягким снегом. Перекачал бензин из резервного бака. Очень трудно работать на ветру с пронизывающим снегом. Помогали чукчи из Уэллена. Ребята учат Лавери русскому языку. Лавери очень заинтересован советской винтовкой. В столовой мясо есть не стал, так как кто-то сказал, что это медвежатина. Отто Юльевич прислал приветственную телеграмму.

{17}

5 апреля

Уэллен.

Наконец-то добрались до радиостанции! Как только я сел в Уэллене, побежал, торопясь, почти задыхаясь… Было радостно, что через несколько минут Москва, весь Союз узнают о нас. Дал телеграмму Куйбышеву о следовании нашего отряда. Кончились наши блуждания, надеюсь, кончатся и приключения. Узнал наконец судьбу Демирова и Бастанжиева.

В тот день, когда мы пробивали облачность над Паль-Пальским хребтом, Демиров потерял звено. Он также пробил облака, искал нас и не нашел. Куда лететь дальше, не знал, так как не имел курса, с ним не было летчика-наблюдателя. Вернуться в Майна-Пыльгин он не мог из-за непогоды. Майна-Пыльгин был закрыт облаками. Демиров сел около корякского селения на речке Опуха и сидел шесть дней, до 28 марта.

28-го он вылетел в Майна-Пыльгин, где встретился с Бастанжиевым, который также оказался запертым непогодой. Пять раз они пытались вылететь в Ванкарем, но пять раз им пришлось возвращаться из-за дурной погоды. Вылетев в шестой раз, они решили пробиться во что бы то ни стало.

Пробиваясь, врезались в сплошной туман. Благополучно прошли Паль-Пальский хребет, направляясь в Анадырь. Но Анадырь был закрыт туманом, они путались, как слепые, и оба в разных местах наскочили на сопки. Самолет Демирова сгорел, сам он еле успел выбраться. Самолет Бастанжиева врезался в землю, и Бастанжиев вылетел из самолета на 30 метров с сектором в руках. Хорошо, что оба они не были привязаны, а то бы погибли наверняка.

Аварии произошли у одного в 15 километрах, у другого в 50 километрах от Анадыря. Они пробивались туда голодные и полузамерзшие. Шли трое суток в тундре, не встречая ни одной живой души. Все пришли благополучно, только технику Романовскому пришлось отрезать на ноге два пальца – он отморозил ноги. Рад, что ребята спаслись. Они вели себя достойно и, выполняя приказ, пробивались к лагерю Шмидта, невзирая ни на что. Мы почти у цели. Нам осталось проскочить в Ванкарем, и там уже начнется спасательная работа. К сожалению, как только мы сели в Уэллене, началась пурга. С нетерпением ждем погоды…

{17}

7 апреля мы удлиняли аэродром. Его с одного конца сторосило и поломало. Работали у самых палаток. Снимали гряду торосов и глыбы льда, засыпали в рядом лежащую трещину. На вышке в лагере поднялся флаг. Значит, по радио сообщили, что самолет вылетел в лагерь

Работая, нет-нет да и взглянем на небо. Вскоре из лагеря заклубились волны черного дыма: опознавательный сигнал.

Самолет уже должен быть близко от нас. Мы обратились с вопросом к небу. И вот странной формы стрекоза, вогнув под крылья голову и вылупив глаза – окна кабины летчика, показалась над аэродромом. Несомненно, это была американка. Широкие красные крылья, синий корпус. Кокетливая птица. Она обошла аэродром, приглядываясь, куда сесть. Второй раз, почти коснулась поля и снова взметнулась над головами ввысь. Поражала ее быстрота.

В этот момент в конце аэродрома появились две другие, совсем обыкновенные птицы. Американка в третий круг все-таки села посередине поля и молниеносно пересекла остаток аэродрома. Мы вскипели тревогой. Машина подскочила нервной пляской Витта на первой гряде торосов и, упершись во вторую, встала, перекосив крылья. Мы подбежали с предчувствием видеть груду обломков. Смотрим – машина цела, только накренилась на одно крыло, широко расставив шасси. Из машины выскакивает Слепнев в ярком оленьем полупальто, в морской фуражке. Рука у него в крови. Вскидывая руку в фуражке, под козырек докладывает Шмидту: Отто Юльевич, сделал все, что мог.

В этот момент два обыкновенных самолета Р-5 начинают виражировать над полем. Они тихо и спокойно снижаются. Один за другим садятся хорошо и благополучно. Из кабин вылезают в мешковатых синих робах Молоков и Каманин.

– Ну, кто у вас первый по порядку, давайте по три человека в салон. И через пятнадцать минут скромные самолеты и их летчики поднимаются с первой партией больных.

Слепнев обижается на американскую машину – у нее большая посадочная скорость, ей нужны громадные аэродромы.

{11}

В задней кабине моего самолета сидит штурман Шелыганов. Десятки и сотни раз он доказывал мне свое штурманское искусство. Шелыганов умеет видеть через густую пелену облаков. Самые темные ночи не притупляют его зрения. В любых условиях, в любое время Шелыганов знает, над какой точкой земной поверхности находится его самолет. Расчеты Шелыганова идеально точны.

Мы летим уже тридцать минут. Берег Чукотского моря остался далеко позади.

– Через 55 минут будет лагерь, держать тот же курс! – передает в телефон Шелыганов.

Засекаю время. Кажется, что стрелка часов стоит на месте, проверяю секундомер – работает. Почему же так медленно идет время? Догадываюсь: однообразная картина. Под нами бесконечный океан слепящего снега, громадные глыбы льда.

Но дело не только в этом. Ведь мы летим в лагерь! Хочется, чтобы секунды мчались скорее. Ведь мы так рвались сюда, пробиваясь сквозь пургу, перелетая горные хребты, над которыми еще никогда до нас не скользила тень самолета.