Мария Мартенс - В прошедшем времени

А Оля все не поправлялась. Она с трудом вставала с постели, по ночам ее мучил кашель, и спала она полусидя, привалившись к груде перьевых подушек. Именно тогда меня поразила удивительная красота ее болезни. Я до того ни разу не видел, чтобы болезнь красила человека, но Оля просто преобразилась. У нее странно блестели глаза, на бледных щеках иногда вдруг начинал играть румянец, кожа приобрела прозрачность, и была во всем ее образе какая-то трогательная незащищенность.

Она тянулась ко мне, как тянутся к защитнику и спасителю, так женщины влюбляются в пожарных, вынесших их из огня, в военных, во врачей скорой помощи. Она ничего не знала обо мне и наверняка все придумала, и вначале мне хотелось объяснить ей, что я не такой. Не тот, кем она меня считает. Но искушение быть − или стать − таким оказалось сильнее, и я вгрызался в книги, ломая голову, как мне оправдать надежды моей больной.

Следующим утром мне довелось познать в действии закон парных случаев. Когда, разделавшись с очередным трахеобронхитом, я вызвал из коридора следующего пациента, им оказалась круглолицая женщина лет тридцати. Она жаловалась на температуру, общую слабость, появившиеся с вечера. Утром ее рвало, и при осмотре тоже слегка мутило. Градусник показал 37,8, сердце и легкие без особенностей, живот… Вот с животом явно было что-то не так. Брюшная стенка наощупь показалась мне деревянной ‒ твердая и не участвующая в акте дыхания. Вдобавок в подвздошной области слева я нашел положительный симптом раздражения брюшины. Аппендицит, конечно, чаще бывает справа, но читал я и о нетипичном расположении аппендикулярного отростка…

В общем, картина «острого живота» была налицо, единственное, о чем стоило спросить, поскольку передо мной была женщина, ‒ не было ли у нее задержки? Это сразу увело бы диагностический поиск в сферу неотложной гинекологии. Я со всей своей деликатностью задал наводящий вопрос, тетка сперва фыркнула, пожала плечами, потом начала объяснять. Я оторопел. С ее слов выходило, что задержка около двух месяцев, да еще сегодня у нее началось что-то вроде кровотечения.

Это могло означать угрозу выкидыша, и я немедленно принялся вызванивать приемное гинекологии ЦРБ. Ее надлежало отправить туда как можно скорее.

В послевоенные годы был принят ряд законов, направленных на повышение рождаемости, и здоровье каждой беременной женщины представляло собой дело особой важности. Поэтому, конечно, в ЦРБ мне немедленно дали добро на экстренную госпитализацию. Я выдал тетке направление, позвонил насчет машины (ее сразу же пообещали предоставить) и отправил пациентку ждать в приемное − карету должны были подать к больнице.

Тетка ушла, сухо кивнув, видимо, в знак благодарности. Железная баба, подумал я, − так и не обнаружила никакого волнения по поводу своей беременности, тревоги за состояние малыша или каких-либо еще эмоций, характерных для женщины «в положении».

Что-то мне не понравилось во всей этой истории, но я никак не мог понять, что именно. Когда женщина скрылась за дверью, Кузьмич мрачно покачал головой, но ничего не сказал. Я вопросительно уставился на его, он только махнул рукой и принялся яростно что-то строчить в журнале.

Я велел следующему пациенту подождать, подошел к Кузьмичу и спросил прямо:

– Вы ее знаете?

Он пожал плечами.

– Как не знать? Вся деревня знает. Трое у нее уже, четвертого, видно, некуда.

Мы были только вдвоем, поэтому я спросил прямо:

– Вы думаете, она что-нибудь сделала?

– Кто ее знает, ‒ ответил Кузьмич. – Может, и сделала. А может, и само так вышло. Меньше знаешь, крепче спишь. Сплавили ее в ЦРБ − пусть катится.

Я в очередной раз подивился своей доверчивости. Жизнь никак не могла научить меня сразу думать о плохом! А ведь не спроси я про задержку, она ни за что бы не раскололась.

А какого черта вообще, − вдруг подумал я, − она пришла ко мне, а не к Валентине Ильиничне − нашей акушерке? Ведь знала, что беременна! А если бы и не знала… Да деревенская баба с любыми жалобами «по-женски» пойдет к местной акушерке или повитухе, в крайнем случае к соседке, но уж никак не к молодому городскому доктору мужского пола.

Вон оно что! Акушерка быстро вывела бы ее на чистую воду. Аборты по желанию женщины были не просто запрещены, за них давали вполне реальные сроки, причем не только врачу, сделавшему такое прерывание беременности, но и самой женщине, даже если она все сделала сама. А тут молодой доктор, авось, сразу не догадается…

Вот ведь зараза, подумал я. Но делать нечего, птичка улетела − не бежать же за ней вслед и допрашивать? Я все сделал, как положено. Теперь уж пусть в ЦРБ разбираются, что к чему.

С другой стороны, мог ли я ее осуждать? В стране не было контрацепции как таковой, и с 1936 года были запрещены аборты. Постановление отменят только в 1955 году, а пока любая беременная женщина, которая не хочет рожать, – априори преступница. Не мое дело, решил я. Я свою работу сделал.

Я закончил прием, осталось только дописать кое-что в картах. И тут в дверь влетела наша санитарка баба Зоя и, переведя дух, сообщила, что меня срочно вызывают в «родилку» к Валентине Ильиничне. У меня слегка закружилась голова, подкатила тошнота, ноги стали ватными. Это все-таки случилось. Меня вызвали туда, где я вообще ничего не понимаю.

Я выглянул в коридор. Толпа рассосалась, однако на скамейке обнаружился милиционер. У меня почему-то похолодели руки, но в целом стало полегче. От еще одного стресса я будто бы пришел в себя.

– Вы на прием? – растерянно спросил я. Он замотал головой, потом поднялся и ткнул мне под нос корочки.

– Лейтенант Беликов. Мне с вас объяснения нужно взять. По поводу происшествия на поле. Вы ведь выезжали ночью оказывать помощь?

Как будто здесь кто-то еще мог выезжать, подумал я. Принесло его на мою голову. Нет, с моей стороны все было сделано по закону, но я все равно испытывал неуверенность перед блюстителем правопорядка. Легенда моя была довольно прозрачной, а врать я категорически не любил и потому умел плохо. А ну как начнут в отношении меня какую-нибудь проверку?

– Да, − кивнул я. – Только сейчас пообщаться, к сожалению, не получится. Меня только что вызвали в родильное, там что-то стряслось… Давайте завтра в это же время?

Он неохотно согласился, и мы расстались. Кузьмича тоже не было на месте. Я собрался и рванул в родильное, на ходу судорожно вспоминая, откуда вообще берутся дети и как именно это происходит. Через несколько минут я влетел в избу и столкнулся с Валентиной Ильиничной.

– Давно рожает? – от страха я решил сразу взять быка за рога.

– Да не рожает тут никто, − устало отмахнулась она. – Пришла вон, на мою голову. Кровит третий день, живот твердый, матка каменная. Говорит, не делала ничего. Семнадцатая неделя сроку. Я ей говорю – ты где вчера была? Позавчера? − В колхозе, отвечает.