Сергей Кишларь - Семь попаданцев

Лежал он на кровати лицом к стене. На нём были чёрные штаны и мятая тёмно-синяя гимназическая куртка или китель – фиг поймёшь, как это у них там называлось. На спинку стула наброшена светло-серая гимназическая шинель с голубыми петлицами. Поверх неё переброшен чёрный ремень с потускневшей давно не чищенной пряжкой. Синяя фуражка с поломанным лаковым козырьком висела на гвозде над кроватью.

На стук дверной щеколды гимназист поднял голову, оглянулся через плечо. Лицо худощавое, тёмные волосы всклочены.

В те времена даже гимназистов в приличном обществе принято было называть на «вы». Вспомнив об этом, Никита чётким движением склонил в приветствии голову, едва сдержавшись, чтобы не щёлкнуть по-офицерски каблуками ботинок.

– Доброго вечера.

– Доброго, – буркнул гимназист, подозрительно оглядывая Никиту.

– Я Никита Елагин.

– Рябченко Владимир.

Гимназист привстал, отвечая на рукопожатие, и снова лёг, отвернувшись к стене. Судя по всему, не разговорчивый. Никита на разговорах тоже не настаивал: хотелось тишины, да и время было позднее, о чём свидетельствовал погасший свет. Электричество в те дни отключали после полуночи – хоть часы сверяй. Вот и пришлось Никите, не разбирая постели и не раздеваясь, в полной темноте повалиться спиной на кровать.

На утро начались допросы.

Окно в допросной комнате было не только плотно зашторено, но и судя по всему, чем-то дополнительно задрапировано, ибо сквозь задёрнутые шторы не пробивался даже тонкий лучик. Единственным источником света была настольная лампа с рефлектором, направленная прямо в глаза, отчего было невозможно разглядеть, что твориться за нею. Никите на секунду показалось, что он попал в декорацию какого-то фильма про НКВД или какой-нибудь Смерш. Любят у нас попиариться на не лучших страницах истории. Подкинуть дерьмеца на вентилятор.

Ощущение киношности исчезло едва из облака света прозвучал голос напрочь лишённый театральности – вроде и грозных ноток в нём не прозвучало, а мурашки так и побежали по спине.

– Имя, фамилия?

Несмотря на страх, а может быть, как раз благодаря его неадекватному действию, Никиту так и подмывало бросить что-нибудь типа Гарри Поттер или Индиана Джонс, но в последний момент решил не выпендриваться и поменьше сочинять, чтобы потом не запутаться.

Та ещё задачка: врать нельзя чтобы не запутаться, рубить правду-матку тоже не стоит чтобы не очутиться на больничной койке рядом с каким-нибудь Наполеоном или Чингисханом.

– Никита Елагин, – назвал он настоящие имя и фамилию, склоняясь в тот момент к версии о том, что его задержали за дезертирство.

В солдатских списках его наверняка нет, разве, что найдётся полный тёзка. Документов нет. Вывод один – имя и фамилия выдуманы, а сам он дезертир. Начнут допытывать кто он на самом деле, где проживает, почему скрывается от воинской повинности? Хотя последний вопрос риторический.

Глядя на носки ботинок, Никита нерешительно потёр одна об другую пристроенные между колен ладони… А может, рассказать всё как есть? В психушке всё же лучше, чем на фронте.

– Год рождения? – спросила прячущаяся за ярким облаком света тень.

– Двадцать три года.

– Год рождения! – повысил голос человек по ту сторону лампы.

Никита не был слабаком в математике, но сейчас соображал туго… Тысяча девятьсот семнадцать минус двадцать три.

– Тысяча восемьсот девяносто четвёртый, – чуть язык не сломал он. Не потому, что год был заковыристым и непривычным, а потому, что где тот год, и где он – Никита Елагин.

– Кто вас послал в Санкт-Петербург? – тень за облаком света качнулась, блеснули стёкла очков. – С каким заданием?

Никита опешил. В ту секунду пазл сложился в его голове. Первое: кого сейчас интересует дезертир-одиночка, если целые толпы дезертиров с фронта бродят по Питеру? Второе: незнакомцы представились сотрудниками Генерального штаба. Буквально на днях в очереди за хлебом он слышал разговоры о том, что Генеральный штаб взял на себя функции политической разведки и контрразведки. А о том, что Питер наводнен германскими шпионами не говорил только ленивый.

– Вы думаете я немецкий шпион? – Никита покраснел одновременно и от страха, и от внезапно нахлынувшего возмущения. – Да я за Родину…

Исторические события часто путались в голове Никиты, порой катастрофически меняя хронологию, и в тот момент он по наитию едва не выкрикнул: «За Сталина!» Жить захочешь, не только за Сталина, но и за Ивана Грозного топить будешь. Но строгий голос резко, а главное вовремя одёрнул его:

– Сядьте!

Поймав себя на том, что стоит перед облаком света на полусогнутых ногах, будто хочет сдвинуть его в сторону, чтобы увидеть собеседника и понять: да как он смел заподозрить его в таком пакостном деле, Никита осторожно вернул пятую точку на стул и продолжил чуть тише, но со всё ещё слышимыми нотками возмущения.

– Я за Веру! За Царя… – и осёкся.

В этот раз его никто не одёрнул, чтобы он не сморозил очередную глупость. Немым что ли прикинуться, чтобы глупости не просились на язык?

– Простите, – сказал он, откидываясь на спинку стула и окончательно теряя запал. –Трудно избавиться от пережитков прошлого.

Если Лада права и в Генеральном штабе окопались монархисты, то оговорка может ещё и на руку сыграть. Никита солидно кашлянул и независимо сложил на груди руки.

– Для меня Отечество в первую очередь.

– Похвально, – равнодушно ответил голос по ту сторону электрического облака, и продолжил задавать вопросы, которые, судя по шелесту переворачиваемых листов были записаны у него на бумаге.

– Какую гимназию закончили?

Никита был не дурак, готовил себе на всякий случай легенду: расспрашивал Ладу об её родителях, умерших, когда она была ещё гимназисткой, об её брате, который был одногодкой Никиты. Теперь он без запинки отчеканил название гимназии и даже год её окончания.

– Почему вас нет в списках лиц, окончивших гимназию?

– Что значит нет? – изображал справедливое возмущение Никита. – Может не там искали?

«Оскар» ему за эту роль может быть и не дали бы, но после порыва «За Веру, царя и Отечество», на номинацию он мог бы смело претендовать.

– Кто ваша мать?

Никита без запинки отчеканил фамилию, имя и отчество матери Лады. Даже год рождения назвал, хотя его об этом не спрашивали.

– Кто ваш отец?

Никита снова воспользовался информацией, полученной от Лады.

– Почему ваша фамилия не совпадает с фамилией родителей?

– Я приёмный, – продолжал врать Никита несмотря на то, что отчётливо понимал – все его ухищрения будут рано или поздно раскрыты.

Для этого не надо бегать по архивам и расспрашивать соседей – достаточно задать несколько взаимоисключающих вопросов, чтобы запутать его в показаниях. Но его почему-то не пытались вывести на чистую воду, хотя сделать это было как два пальца об асфальт. Возникло даже ощущение, что незнакомцы знают всю его подноготную, а вопросы задают лишь для того, чтобы посмеяться над ним и насладиться тем, как он изворачивается.