Сергей Сиверс - Хроники Януса

Папирий сделал долгую паузу, посмотрел на небо и затем продолжил.

– После этого Постум сказал мне следующее: никогда не спеши, мальчик. Никогда не спеши говорить, что ты знаешь что-то лучше других. Никогда не спеши с выводами. Не дай своей первой мысли возобладать над второй. Там, где причина кажется очевидной, твои глаза могут обмануть тебя…

Он обернулся ко мне:

– Политика – сложная вещь, советник, и лишь дальновидным боги оказывают милость.

Мы остановились.

Улыбка вдруг сошла с его лица. Оно сделалось будто каменным и непроницаемым. От его взгляда веяло холодом, а его глаза пронизывали меня насквозь, словно этим взглядом он меня о чём-то предупреждал. В следующее мгновение лицо вновь расцвело и на губах появилась улыбка.

Со многими его словами я был согласен. Но было и то, что я категорически не принимал, однако счёл благоразумным не высказывать ему. Это касалось упоминания о войнах, ко многим на протяжении истории мы не были готовы, и которые из-за нашей самоуверенности и тщеславия стоили нам многих потерь и несчастий. Не только он, многие другие с Капитолия рассуждали о богоизбранности Рима, подчеркивая, что через войны Рим делался великим – но вряд ли были на передовой, вряд ли они оплакивали убитых; вряд ли вытаскивали раненых под градом стрел как Марк Деций, или нищенствовали как калеки …

На том наш разговор, точнее, мой спонтанный отчёт о работе был закончен. Вопреки моим ожиданиям, он не внёс большей ясности. Но всё вышеописанное лишь предваряло главное. Главным же было то, что Тит Папирий Курсор ожидал ответа на предложение, сделанное во время визита в мой дом.

Ответ дался мне нелегко.

– Сенатор… – начал я медленно и с некоторой заминкой, – я долго размышлял, будет ли это правильно злоупотребить столь высоким доверием, оказанным мне не по возрасту или заслугам, но в надежде на будущую пользу Риму. В иное время я бы не колебался. Но теперь смерть моего друга и близость к разгадке большой тайны взывают к моему чувству долга, поэтому…

– Да-да, чувство долга! Великое чувство, – кивнув, вдруг оборвал меня Папирий.

По его реплике и выражению лица, я догадался, что мне не было смысла продолжать.

– … она красит и убелённых сединами стариков, и безусых юношей. И мужей в полном расцвете сил…

– Сенатор, я хочу сказать …

Он выставил ладонь, сделав знак мне замолчать. Возникла пауза.

Он посмотрел вдаль с мечтательным видом и продолжил с пафосом в голосе:

– Когда я был твоих лет, я восхищался делами достойных людей и стремился подражать им – людям, кто добился заслуженной славы, ибо что может быть лучше пользы отечеству и благодарности людей? Есть те, кто рождён боронить землю и изготавливать горшки. Таков их удел. Нет, он ни плох и ни хорош, он просто есть, ибо такова воля богов сделавших этих людей теми, кто они есть. Но есть и другие – те, кто был рождён управлять ими. Этих людей родили в знатных семьях, чьи предки заслужили почёт по делам своим. Боги наградили таких людей способностями, умом и знаниями. И через них их детей. И через их детей – детей их детей. Боги поставили их выше по праву. Но это право очень тяжёлая ноша, она подразумевает ответственность, которая многим не по зубам. Я видел тех, кто не выдерживал и сдавался. Но и были и те, кто верил в себя и в свою назначение. Будучи молод, я читал о делах наших отцов. Они не думали о славе, слава сама пришла к ним. Слава, что они заслужили, была следствием их дел, а не целью их жизни. Это был cursus honorum, путь чести. Я понял, что такой путь лежит через дела, и как бы боги к тебе не благоволили, если ты не оправдаешь их надежд делами, они могут сменить милость на гнев. Мой отец воспитывал меня для политики. Я изучал науки и искусства, но всё для политики. Я уже знал кем я буду и следовал не только воле отца, но и зову своего сердца…

Тит Папирий Курсор перевёл взгляд на меня. В глазах под белыми бровями появилась ирония.

– Но нынешнее поколение не очень-то верит в свое предназначение. Их чувство долга может подводить их как заблудшую овцу, примкнувшую к чужому стаду. Они теряют интерес к славе. Они хотят быть философами и довольствуются малым, как Диоген своей бочкой…

Сенатор рассмеялся с благодушным видом. Но я научился хорошо различать полутона его голоса, чтобы принять этот смех за искренний.

– Ну, хорошо, – сказал он. – Оставайся там, где ты считаешь для себя нужным.

«Как заблудшую овцу, примкнувшую к чужому стаду». К чужому. Мне эта метафора показалась звучащей загадочно.

Я продолжал смотреть на сенатора. Его лицо источало радушие. Но в его глазах, властных и не привыкшим к отказам, я прочёл другой ответ.

Сегодня мне не нужно было выделяться, и я не надел знака тайной службы. Но, не выделяясь как советник, я выделился как солдат возвращавшийся с военной кампании. Ибо поверх туники я накинул плащ-полудаментум, через плечо у меня висела походная сумка-локулус, а мои сандалии-калиги, подбитые короткими гвоздями с большими шляпками, цокали по мостовой в такт моему шагу.

В таком виде я пришёл на первую встречу в одно неприметное место недалеко от Бычьего Рынка, встречаясь с человеком из Библоса, который прежде знал меня как солдата. Он передал мне важное сообщение. Затем я проследовал на Палатин – в то место, о котором пойдёт речь ниже.

Ворота были распахнуты настежь. Слуги толпой стояли снаружи: они пришли забрать господских детей и проводить домой после занятий. Многие дети, тем не менее, не спешили уходить. Маленькие со смехом гонялись по двору друг за другом, тогда как те, кто постарше, стояли группами что-то обсуждая. Иные же практиковались в меткости: круглыми камушками следовало с десяти шагов угодить в горлышко амфоры, наклоненной под углом сорока пяти градусов.

Я вышел во двор и проследовал к арочному входу. Дети, снующие туда-сюда, бросали на меня любопытные взгляды или вовсе не обращали внимания. По обоим сторонам коридора стояли бюсты известных римлян и греков. Какой-то невысокий седой человек из прислуги кивнул мне. Я по привычке кивнул в ответ. Я не знал кто это, но, возможно, он знал кто я.

– Скажи, где я могу найти Деметриона?

Он стал жестикулировать, показывая ладонью направление.

– Где-где?

Он издал несколько невнятных звуков. Я понял, что он – немой, кто-то из прислуги.

– Библиотека?

Он закивал.

Я поднялся по лестнице. Открыв массивную дверь из тёмного дерева, я увидел человека, сидящего на скамье у окна. Перед ним был низкий стол, на котором лежало несколько свитков. Он что-то читал. Увидев меня, он улыбнулся, отложил свиток и встал.

– Для меня всегда честь видеть тебя в этих стенах, советник.