Сергей Сиверс - Хроники Януса

– Конечно, – сказал я и кивнул.

Мы вышли из библиотеки.

– Их зовут Проб и Валент, – сказал грек. – Оба весьма способны. Они изучали жизнь и дела Алквиада и Гая Марция. Завтра у них состоится диспут, где каждый будет приводить аргументы. Один за первого, а другой за второго. Они сами должны определить кто из этих двух мужей достоин осуждения, а кто одобрения.

– А разве это не определено в книгах историков, или на твоих уроках?

– В книгах, да. Но не на моих уроках. Я просил их самих прочесть и сопоставить источники. Они должны составить своё мнение. Судьёй в их диспуте я назначил Тиция.

– Тиция? – удивился я.

Грек кивнул.

– Его. Пусть он вынесет решение кто из двоих будет убедительней.

Мы прошли далее по коридору и спустились вниз во двор. Там мы присели на каменную скамью возле раскидистого можжевельника. Примерно в двадцати шагах от нас играли дети, бросая на меткость камушки в амфору.

Я вспомнил, что только что услышал от него.

– Позволь мне спросить…

Он повернулся вполоборота.

– …и восприми мой вопрос лишь как любопытство, но не порицание.

Он приготовился слушать.

– … Мне кажется, детям не стоит давать взрослеть раньше времени. Это подобно одежде взрослого на ребенке: от того, что он её носит, убеждая себя, что он взрослый, он не делается взрослее, а лишь путается в её складках. Скажи, так ли идут детям такие игры, где судья в диспуте учеников тоже ученик, а не учитель?

– Мне уже задавали этот вопрос.

Он сделал паузу и продолжил:

– Я родился на полтора века позже и не застал Сократа. Но я бы отдал всё за несколько минут беседы с ним. Сократ учил открывать скрытое в себе. В каждом есть солнце, говорил он, просто дайте ему светить. Для него было важно не то, что ты усвоил истину, а почему эта истина кажется тебе правильной. Он всегда требовал объяснить почему что-то важное – важно именно для тебя.

Грек мечтательно посмотрел вдаль.

– Я учу детей размышлять, и говорю это делать другим педагогам. Мы должны лишь дать пищу для размышления, а ученик сам должен составить мнение о событиях и вещах. Это порой бывает сложно сделать детскому уму, но именно так он становится самостоятельным. Мы хотим помочь так, как делает друг. Наш возраст не препятствие дружбы. Мы хотим быть друзьями с детьми. Я так и говорю учителям: не требуйте дружбы в ответ, но сами будьте друзьями.

Он перевёл взгляд на меня:

– Кто такой друг? Друг – это почти что ты сам, и даже лучше, чем ты сам, если он настоящий друг. Друг тот, кто знает тебя, кто искренен с тобой, и всегда готов тебе помочь. В обучении нет ничего хуже принуждения. Когда кто-то хочет, чтобы ты выучил что-то, стоит у тебя над душой и требует – да, ты делаешь это с неохотой. Но когда друг делится тем же самым, у тебя меняется желание узнать просто потому, что если это интересно ему, то будет интересно и тебе. Друг говорит тебе «смотри, я сам этого не знал, но это оказалось так любопытно». Он не заставляет тебя что-то зубрить, он просто делится с тобой узнанным. Когда ребёнок видит в учителе друга, поверь, это творит чудеса. Ум ребёнка раскрывается и воспаряет вверх подобно птице. Или это подобно тропе для разных ног. Кто-то бежит быстро по песку, кто-то не падает на скользкой траве, а кто-то любит идти вверх по холму. В конце их пути есть то, что каждый узнает о себе. Это природный дар, который дали тебе боги, скрытый в тебе, но ты видишь его как путеводную звезду, которая укажет тебе верный путь. Наша задача распознать это. Задача учителя – направить ребёнка на правильную тропу. Но не вести его. Идти он должен сам.

Я не мог не согласиться с его мыслями – глубокими, в то же время изложенными простым языком.

– Ты не только отыскал тропу для Тиция, но научил ходить его, – сказал я. – Я благодарен тебе.

Деметрион кивнул и продолжил:

– Педагогиум – необычная школа, и даже не школа вовсе, а, скорее, содружество взрослых и детей, которым нравятся науки. Многих это удивляет. Например, у нас нет отметок. Когда кто-то делает ошибку показывая знания, мы лишь поправляем и говорим как будет правильно. Мы не порицаем за неправильный ответ. Я заметил, что отметки порождают между детьми взаимную зависть, либо чувство вины. У нас есть традиция, если один из детей узнал что-то новое, или не согласен с тем, что уже узнал – он высказывает это перед другими. Помимо того, что это учит грамотно излагать мысли в споре, это учит искренности, – закончил он.

Мой младший, Меций, посещал эту школу в течении года. Но я заметил у него тягу к военному делу, а военную науку здесь не преподавали – как и не учили азам владения оружием. Из подвижных упражнений детям предлагался бег, гимнастика, игра в мяч и метание камней на меткость. Поэтому я и перевёл его в другую школу – туда, где учились дети офицеров, которые выбрали своих для детей военную стезю.

Когда я однажды спросил грека почему школа для мальчиков не имеет учителя военного дела, наш разговор постепенно перерос в спор. Этот спор, в котором грек привёл мне свои аргументы, заставил меня задуматься. После этого спора я подумал, что Клодий Макат, соблазнивший тогда Деметриона на переезд в Рим, возможно лишил Грецию одного из самых блестящих умов. Останься грек – и он стал бы большим философом, основал бы свою школу и приобрёл бы последователей.

Я расскажу о том нашем споре, который по остроте, возможно, не уступит одному из «Диалогов» Платона.

***

Девять месяцев назад. Палатин, Педагогиум. Где-то после полудня.

Тогда я застал его в библиотеке для преподавателей. Он с гордостью показал собственные переводы на латынь. Не помню, кажется, это был «Цефал» или «Ответ Лисию». Потом мы начали беседу, постепенно переросшую в спор. Этот спор, начавшись с целесообразности преподавания военного дела в стенах его школы, плавно перешёл на общие темы.

Грек считал тягу к насилию, и вообще приобретение преимущества одних над другими с помощью силы – изъяном человеческой природы и полагал, что детей не стоит к этому приучать. Ибо фехтуя на деревянных мечах, ребёнку даётся убеждение, что конечная цель такого боя лишить другого жизни, когда один понарошку «убивает» другого, а другой притворяется что «умирает». Так в детской игре принимаются правила игры взрослых; правила суровые и жестокие, гласящие, что победа над другим с помощью силы есть часть природы человека, а убийство – само собой разумеющаяся вещь. В действительности же неокрепший детский ум, сказал Деметрион, не знает что такое настоящая смерть, боль и страдание через пролитие крови: сделай ребёнок такое на самом деле со своим товарищем, или даже врагом настоящим мечом, он бы повредился рассудком. Если нам, продолжил Деметрион, в отличие от варваров с рождения свойственно охранять детей от наблюдения сцен жестокости – например, забоя скота или публичной казни, и если родителя уличат в этом, он будет наказан по закону как оскорбитель нравов, то не более ли странно приучать детей к неизбежности насилия с помощью таких забав?