Номен Нескио - День воина. Историческая фантазия о событиях при селе Шевардино в августе 1812 года

– Давай к Бирону! Живо из этого вертепа!

Лакей кивнув головой, крикнул:

– Пошё-ё-ёл!

И уже на ходу заскочив на облучок, добавил, обращаясь к кучеру:

– Давай, погоняй к Бирону! Светлейший словно не в себе….

«Светлейший» и действительно был не в себе. Он, то надевал перчатки, то снимал их. В конце концов, что есть силы, швырнул на пол кареты и стал топтать их, дав волю чувствам. Крепко сжав зубы, тяжело и часто дыша, он издавал лишь глухое мычание. Гнев и ярость терзали и переполняли всё существо князя, и окружающий мир спасали разве что стены экипажа. Какое-то время, он не отрываясь смотрел на брошенные перчатки, в то время как в его голове сумасшедшим сумбуром носились множество мыслей. Он даже хотел приказать развернуть экипаж, вернуться вновь к Наполеону и убить его из пистолета, который всегда находился в карете в укромном месте. Но старательно отгонял эту идею, решив, что подобное действие не соответствует чину русского посла. Гнев буквально слепил его.

Взглянув в окно, он нервно задёрнул шторки и наконец, выдавил из себя:

– Ненавижу…, ненавижу этот город…. Меня…, да кто это такой? Какой-то корсиканец отчитал как мальчишку! Что он себе позволяет? Жрут тут, понимаешь, всякую нечисть из болота…. Тьфу ты срам какой, а посля берутся советовать, как нашему царю надобно поступать. Слышал я как эти лягушатники разговаривали, обсуждали нас…, мол, мы репу, видите ли едим, а после дух нестерпимый идёт…, а от них после лягушек…. Вот какой после лягушек может идти из жопы дух?

Он откинулся на мягкую спинку каретного диванчика и, закрыв глаза, перекрестился.

– Господи…, спаси и сохрани…. Ненавижу их всех…!

Первое потрясение после встречи с Наполеоном прошло. Светлейший так и ехал с закрытыми глазами, положив под обе руки мягкие походные подушечки потихоньку приходя в себя. Князь опять становился расчётливым и хитрым дипломатом и царедворцем. Он точно знал, как ему следовало поступить, и его голове даже созрел текст письма, в котором он решил известить государя о положении дел во Франции.

Александр Борисович перебрался к слуховому окошку и, приоткрыв его, крикнул:

– За тобой что, бесы гонятся? Шагом езжай…. Чего внимание привлекать.

Карета тут же замедлила ход.

Надо сказать, что тут князь Куракин заблуждался. Экипаж посла Российской империи, невозможно было спутать ни с каким с другим экипажем. Эту карету знали в Париже почти все. Ну а приезжим, она могла показаться собственностью какого-нибудь короля, настолько богато было убранство экипажа и совершенство в техническом исполнении. Так что независимо от скорости хода, проезд Александра Борисовича всегда привлекал к себе внимание и сопровождался восторженными взглядами горожан и завистью французского дворянства. К тому же не лишне будет упомянуть, что и сам князь Александр Борисович имел патологическую склонность к роскоши. Его называли в Париже не иначе как «Бриллиантовый», что полностью соответствовало содержанию. Этот человек буквально блистал сам собой, будь это государственный приём или светский бал, рассуждая, что по виду и поведению посла, должно судить о самой империи как таковой, возбуждая живой интерес иностранцев к России, как когда-то европейцы думали об Индии. Умел всё же Александр Борисович в нужный момент изящно встряхнуть сухонькой ручкой, от чего на пальцах вспыхивали искрами перстни, затем вот так вот шаркнуть ножкой, мог поддержать беседу свободно ля-ля-ля по- французски, рассуждая о масонах, урожаях, политике, промышленности, армии, да о чём угодно. Говорить он умел и говорить красиво, его слушали, используя возможность поближе рассмотреть этого разодетого старичка. И запах…, запах изумительных парфюмов витал в воздухе ещё долго после его ухода, напоминая о «бриллиантовой» особе, как о человеке, заслуженно носившем дворянские звания. Ну вот таков был светлейший князь и посол!

И так, следуя к месту назначения, у него было время подумать, чтобы добравшись до особняка Бирона, где располагалась резиденция русского посольства, незамедлительно приступить к написанию письма.

– Уж я расстараюсь, ничего не упущу, как есть, обо всём извещу государя. Где это видано так вести себя с русским послом.

Он снова прильнул к слуховому окну и крикнул:

– Эй там, спите вы оба что ли? Поспешай же давай к Бирону!

Раздался громкий хлопок бича, лошади вновь рванули в скач, распугивая парижан, и через несколько минут остановились перед огромным, красивым особняком.

Дверь распахнулась и, выбравшись из кареты, Александр Борисович довольно резво для своих лет проследовал к дому, бросив склонившемуся дворецкому:

– Прошку Ульриха ко мне…, быстро!

– Будет сделано, господин!

– И водки…, водки немедленно! Рюмку…, нет, две рюмки! – добавил Куракин, – И не тащи ты мне все эти жульены…, икры подай…! Я буду у себя и мне не мешать, ни кого не принимать. И что бы ни единого звука. У меня важное дело!

Приблизившись к своему кабинету, он встретил того самого военного за которым посылал дворецкого и увидев его, приказал:

– Прошка, тебя ищу как раз…! Собирайся…, ты едешь в Петербург!

– Дык…, – попробовал возразить высокий кавалергард.

– Не «дык»…, – прервал кавалергарда посол и осмотрел его с головы до ног, – А то будет нам кирдык…. Жаль, что ты по- французски-то ни как…, пригодилось бы тебе сейчас эта наука, а то кроме как саблей махать, да в карты…, больше ничего не умеете.

Ульрих усмехнулся и ответил:

– Так, Ваша светлость, я хоть и немец, но по-русски пошлю, любой антихрист завсегда меня понимает, и в кабаке ихнем могу толково разъяснить, что мне нужно, а могу и в рожу дать, от всей русской души. А что саблей…, так моё ремесло такое. Мне война как манна небесная, ох люблю я энто дело!

– Тебе что на войне, что на бабе, всё в радость…. Давай- давай…, будь наготове и отправляйся, как скажу!

– Куда ж в этот раз…? Я же вот тока…, – начал было Ульрих.

– Сказано ж тебе, немецкая твоя голова, в Петербург поедешь, – князь приподнялся на цыпочках, стараясь дотянуться до уха кирасира, и прошептал сдавленным голосом, – К царю-ю-ю….

Втянув для верности носом воздух, он остался доволен и, развернувшись на каблуках, скрылся за дверью, что бы через секунду появиться вновь, произнеся:

– Остальное после!

Дверь захлопнулась, и Ульрих остался один.

– Ху-у-у…, – с шумом выдохнул он из себя.

В приёмную влетел с подносом лакей.

– А ну стой, безбожник! – прорычал Ульрих и подозвал его пальцем, не переставая поглядывать на кабинет посла, – Иди-ка сюда!

Лакей боязливо приблизился.

– Так- так-такс-с-с, – пропел Прохор.

Не церемонясь, он взял одну из трёх рюмок наполненных водкой и выпил залпом. Постояв немного, посмотрел на лакея и, подмигнув ему, вопросительно произнёс, утирая рот ладонью: