Таша Истомахина - Ангел обыкновенный

– Для Нумераторов есть всего два предупреждения. Первое от нас. Второе от Демпфера. Третьего лучше не получать.

И размышлений моих хватило до самого моря.

Есть вещи, которые совсем не ожидаешь. Кто мог подумать, что когда мы вскарабкаемся по красноватым камням на вершину обрыва, то найдем там гладкую каменную скамью, прогретую солнцем. Мы с Михаэлем утомленно откинулись на её широкую спинку и обозрели окрестности до самого горизонта. Волны чуть слышно шуршали где-то внизу, поверхность моря дрожала серебряными разводами на темно-синем, солнце разливало свой жар от края до края – все было как надо. Как на картинке. Михаэль по-своему воспринял мою молчаливость:

– Что, первый раз на море? Масштабно, да?

– Я как-то впечатлительней представляла… или задушевней. Но воды много.

– Ты не можешь радоваться солнцу и морю, потому что испугалась Брежатых, переволновалась и истратила дневной запас эмоций. И ещё тебе за машину стыдно.

Говоря это, Михаэль разложил на обрывке оберточной бумаги сыр, хлеб, оливки и яблоки. Багет он наломал неровными кусками, чтобы можно было макать его в мягкий сыр, который тягуче поплыл по бумаге, стоило только нажать пальцем на запечённую корочку. Сначала я попробовала всё по-отдельности: белый мякиш, оливку с шершавой косточкой внутри, кусок яблока с того боку, что закатнее, напоследок слизнула сыр с безымянного пальца. Потом взяла из рук Михаэля бутерброд, который он ловко намазал складным ножиком.

– Меня толпа напугала. А эти, форменные – ну что они могли сделать со мной на главной площади?

– На площади ничего, но они могли забрать тебя в Кромлех. Знаешь, какими люди оттуда возвращаются: словно из них затычку вынули. Они тают и тают, теряют интерес к жизни, потом становятся ходячими овощами. А снаружи – ни царапинки, ни синячка.

– Ужасы какие-то рассказываешь!

– А то.

– Может, ты и про Демпфера что-нибудь знаешь?

– И откуда же тебе донесло про Демпферов?

– Так он не один? Их много?

– Немного. Всего два или три… экземпляра. Где услышала?

– Брежатые сказали.

– А они сказали, что надо этих тварей избегать всеми возможными способами?! Лучший вариант – слушаться старого опытного напарника. А ещё не высовываться. И вопросы лишние не задавать. У тебя в блокноте сколько граф? Три. Так почему же ты свои вопросы сочиняешь? Вот почему ты спрашиваешь у людей, видят ли они сны?! Это то же самое, что спросить, не сидит ли у них на заднем дворе дрессированный Дракончик!

Михаэль мерил тяжелыми шагами каменный пятачок до обрыва, взмахивал руками, глядел сурово и ворошил шевелюру широкой ладонью. Я же, убирая остатки обеда со скамьи, размышляла о том, что не ответить человеку можно двумя способами: сказать «не знаю» или забросать его встречными вопросами.

Потянув Михаэля за обшлаг рукава, я усадила его рядом и посмотрела ему в глаза, только сейчас с удивлением заметив, что одна его радужка просто зелёная, а другая – зеленая с золотистой полоской от зрачка. Почему-то этот дефект меня отвлекал и лишал возможности заглянуть за завесу демонстративной резкости моего напарника.

– У меня есть конкретная цель. Я хочу найти человека в «процессе исчезновения».

Что—то тревожное мелькнуло за золотистой полоской, а может, морщинка на лбу стала глубже, но Михаэль чуть наклонился вперед, поощряя меня на продолжение разговора.

– Допустим, что кому-то сняться сны, а может даже кто-то видит Дракона, но не может рассказать близким из-за…, да просто не может и всё! И если такой человек узнает, что есть люди, которым не безразлично, с которыми он сможет поделиться своими переживаниями, то, глядишь, и станет понятно, что же на самом деле происходит. Ты заметил, что сны, которые я смогла записать, совсем не мрачные. Многим пропавшим снились неведомые города, не похожие на наши поселения. Хочешь, я прочитаю тебе? – не дожидаясь ответа я открыла блокнот с той стороны, где записывала сны исчезнувших ландракарцев, – Вот. По описаниям родственников кому-то приснились дома округлой формы песочного цвета, а другим – светящийся прозрачно-голубой город с высокими тонкими домами. Было ещё один – у моря с золотыми куполами на башнях, а другой – из мрамора, образующий жилой лабиринт. Ну, скажи, где эти люди могли увидеть то, чего просто нет в Ландракаре?

– Я слышал, что в других реальностях… понимаешь, о чем я?… так вот, есть миры, опутанные невидимыми нитями, по которым от одного человека к другому переходит информация и даже голос. Люди находятся в разных концах страны, но могут общаться друг с другом так, словно сидят рядышком – и слышат, и видят друг друга. А ещё могут летать по воздуху в железных птицах.

– Как Брежатые?

Михаэль рассмеялся:

– «Стрепеты» разве летают?! Они как куры бескрылые – так, подпрыгивают над землей. Там же летают высоко! – и он махнул в сторону остывающего закатного солнца, краешком зацепившегося за горизонт, – Так может в этих мирах и есть такие города? И именно их видят те, кто во сне путешествует в другие реальности и запоминает свои видения. Ох, какие они бывают яркие и живые, эти сны!

Вот этого я точно не ожидала. Михаэль озадачил меня своими словами: ведь он говорил о том, что явно пережил сам. На его внезапную откровенность и мне захотелось поделиться:

– Когда сестра десять лет назад рассказывала мне свои сны, я лишь один из них запомнила хорошо, потому, что она считала его самым лучшим из тех, что видела. В нем сестра словно оставила свое тело и попала в храм, где было много лилий, горели свечи. Она начала молиться на древнем незнакомом языке, а в ответ через стеклянный потолок на неё излился всеобъемлющий свет, а потом…

Михаэля прервал меня на полуслове. Вот кто, в самом деле, так заканчивает задушевный разговор?!

– Глянь-ка, уже солнце село. Ты хоть подумала о том, где мы будем ночевать? Карта местности, небось, в машине осталась? И как таких бестолочей в Нумераторы назначают?

Я даже собраться с мыслями не успела после столь резкого перепада в его настроении. Холод от засыпающего моря проник под рубашку, скользнув по позвоночнику и плечам гладенькой змейкой. Мне пришлось догонять ворчащего Михаэля до самой автобусной остановки.

Вернувшись в поселок, мы вышли на Набережной улице. Дома на ней были двухэтажные и очень длиные: в каждом по пять отдельных входов для владельцев квартир. Фасады каждого входа отличались оттенками: терракотовый, лавандовый, глухо мятный, ореховый, и сразу было понятно, какие окна кому принадлежат, и сколько хозяев живет в доме.