Текелински - Висталь. Том 1

Я в недоумении! Я думал, что найду здесь безумца, а нашёл мудрейшего из всех, кого встречал на своём пути! Что ты делаешь в этой глуши? С такой мудростью ты мог бы стать приближённым к императору!

Ты ничего не понял, мудрец. Мне не нужно признание, я не нуждаюсь в нём. Я живу, питаясь собственным мёдом, – медом, изготовленным моим разумом. Он и так достаточно сладостен для меня, чтобы добавлять к нему приправы в виде почестей. И мне этого вполне достаточно. Моё тщеславие неприхотливо. Оно утоляет свою жажду из той реки, которая бурными потоками вытекает из моей души. Её воды холодны и прозрачны, в ней множество золотых карпов. Но главное, она не иссекаема, и никогда не пересыхает. Ей даже не нужны дополнительные родники и притоки. В твоей же реке видны мели. Она засохнет, если ты не найдёшь очередной родничок. Твоя душа зачахнет с голода, если ты не отыщешь улей с мёдом. Иди же, и ищи. Но я не советовал бы тебе искать его там, где много шума. На рынках редко встречается настоящий мёд.

Мо цзы вышел из дома слегка ошеломлённым, и в полном молчании побрёл между лачуг. Он получил нечто вроде лёгкой контузии, с ним ещё не случалось такого. В нём всё перевернулось вверх дном. Так мимолётная встреча способна изменить всю жизнь, так брошенный в реку камень способен изменить русло реки. Раньше, когда он встречался с каким-нибудь мудрецом, он мог часами наслаждаться беседой. Но теперь, встретив безумца, он был словно убит наповал. Какой бестолковой, низменной казалась ему его жизнь. У него словно открылись глаза, и он увидел свет, о котором и не подозревал. Глаза его резало этим светом, и он плакал словно ребёнок. Его душа, вместо того чтобы, как обычно после беседы с мудрецом, наполниться, – опустошалась. В ней появилось нечто вроде «маленькой чёрной дыры», которая стала захватывать окружающее пространство. Он так явно почувствовал эту внутреннюю пустоту, и вместе с тем, какое-то обострение внешней действительности, что чуть не потерял сознание от этого нахлынувшего контраста. Его корабль, так величественно и мерно плывший до сих пор, вдруг потерял остойчивость. В его горле сначала запершило, а затем загорело огнём. Истинная мудрость для большинства людей, словно расплавленное железо, здесь нужна лужёная глотка. Выйдя на дорогу, он зашагал прочь из этой деревни, в полной уверенности, что обязательно вернётся сюда.

Вот такая история, Висталь. И вот, что я ещё бы добавил. На самом деле всякой мудрости свойственно заблуждение. Но заблуждаться, не значит ошибаться. Какой бы не казалась абсолютной мудрость, она всегда есть суть заблуждение. Для нашего разума не доступна истина, и потому всякая наша истина, какой бы она не казалась монолитной и основательной являет собой олицетворённое воображение, – фантазию. Фантазию укоренившуюся, и обосновавшуюся на троне истинности, и облагораживающую всю нашу реальную действительность.

Благодарю тебя, старец. Я действительно встретил по-настоящему мудрого человека. И тем благодарен судьбе. Я согласен с тобой старик. Какие дороги мне предстоят, какие лишения и радости, – только богу известно. Но я всегда буду помнить наш разговор.

Висталь обнял старика и вышел за околицу. Пройдя несколько десятков метров, он оказался на лесной тропинке, уходящей в лесную чащу. Он долго думал над словами людей, с которыми волей судьбы ему довелось встретиться и поговорить в последнее время. Кто из них знал истину, чьё поле воззрения и чьё понимание мира наиболее близко к истине? Какая плоскость нашего умозрения отвечает всем изгибам мироздания, кто способен осветить весь мир?

Идя по живописной лесной тропинке, через некоторое время, он оказался у моря. Небо над ним потемнело. С юга надвигалась гроза. Шум моря и завывание ветра придавали его одиночеству какую-то щемящую тоску, и вместе с тем, какую-то необъяснимую ностальгическую негу, замешанную на гордости, на чувстве собственной духовной силы. В нём не было ни подавленности, ни восторга. Он чувствовал реальность, как её могут чувствовать только дети. Поднявшийся ветер раздувал его широкую рубаху, и он брёл по пустынному берегу навстречу грозе.

В 271 году до нашей эры, на берегу Средиземного моря появился человек не совсем привычного вида. Он был одет несколько несоответственно той эпохи, но не вызывал особого удивления у окружающих. На этих обетованных берегах испокон веков собиралась настолько разношерстная публика, что пестрота и всевозможная разноцветность обликов примелькалась, и не вызывала ни у кого ни восторга, ни удивления. Очнувшись от анабиоза и ощутив в полной мере внешний мир, он неспешно поднялся с чистого, чрезвычайно однородного песка, элементы которого казалось, были совершенно одинаковы. Зачерпнув в ладонь, и медленно высыпая, он подумал. Песок, – метафора бытия. Каждая песчинка этого мира похожа на остальные, и в то же время неповторимо индивидуальна. Каждый день бытия похож на предыдущие дни, и не бывает ни одного абсолютно повторяющегося.

Не обращая внимания на палящее Солнце, он пошёл по берегу моря. Он и не думал прикрывать свою совершенно лысую голову. Его организм за время жизни испытывал такие природные катаклизмы, что теперь он не обращал ни малейшего внимания на всякого рода мелкие неприятности. Так человек, побывавший однажды в аду, смотрит на все житейские невзгоды с умилением, словно на слабые погодные ухудшения. Проливной дождь, тайфун, срывающий крыши домов, сорокаградусный мороз, или пятидесятиградусная жара, – всякая жизненная неприятность становится столь незначительной для испытавшего все круги ада, что он без всякого содрогания и разочарования проходит сквозь них, лишь слегка покашливая.

Пристально вглядываясь вдаль и рассматривая приближающиеся с каждым шагом строения древнего города, он чувствовал, как нарастала его восторженность. Эти неописуемо величественные стены, могли привести к благоговению даже Богов! Пред его взором во всей своей красе возвышался Великий город, чьё имя будет увековечено в мифах и легендах будущего.

Воздух вокруг, был несколько непривычен. Он содержал какие-то непонятные оттенки запахов, приносимые с моря. Всякое утончённое обоняние, как и утончённый разум с его более расширенным, чем у обычного человека обзором действительности, приносят, наряду с изысканными впечатлениями приятного свойства, широкий диапазон неприятных ощущений. Помимо этих запахов, в этом знойном эфире витало предчувствие чего-то глобального, чего-то исторически важного. Эти ощущения невозможно описать, их можно лишь почувствовать тончайшими лепестками души. С неумолимой фатальностью подступало то время, когда напряжение противостоящих сил взорвёт слаженный механизм размеренной жизни, и противоборство Рима и Карфагена, наконец выльется в три Великие «Пунические войны». Надо сказать, что все континенты, где в те достопамятные времена проживали люди и расцветали цивилизации, были охвачены постоянным противостоянием. Сама жизнь тогда, не мыслилась без войны, это была её неотъемлемая часть, и даже её кровь и плоть. Для древних было совершенно непонятно, как можно жить, – и не воевать. Они знали, что в мирном существовании нет никакой пользы. Они подспудно чувствовали, что мирная жизнь – расслабляет, размягчает тело и разум, и тем самым делает его обладателя уязвимым. Точнее сказать, – не они знали, но знали их инстинкты. В глубине подсознания древних людей бил ещё тот «родничок», который не давал высохнуть озеру неосмысленного познания. «Родничок», который в более поздние времена был завален «камнями разумной полезности», замазан «глиной рассудительного разумения», и почти высох. Это именно тот сакральный и неиссякаемый «родничок инстинктивного знания», струящийся из самой преисподней сердца, – из глубин душевного лабиринта всякого совершенного существа. «Родничок» с совершенно чистой, почти невидимой водой, которую нельзя ни потрогать, ни попробовать на вкус, нельзя осмыслить, разложить и понять, ни с помощью инструментов рационально-аналитического мышления, ни каких-либо иных. Эти древние люди, ещё достаточно ясно и в полной мере осознавали, что чем продолжительнее мирная жизнь, – тем слабее их сущность, тем уязвимее их дух.