Владимир Мамута - Легенда о крыльях. Повесть

Николай помолчал немного, словно пытаясь понять, что же такое с ним приключилось тогда.

Хотя я и думал, что он давно понял, иначе не стал бы рассказывать свою историю, но всё-таки заметил:

– Эффект толпы… Деперсонализация, – неожиданно я вспомнил интересное словцо, – говорят, что чем больше толпа, тем больше эффект, особенно, ежели персона не слишком-то и сформировалась…

– Да там и толпа-то не Бог весть какая была. Человек сто… Но, тем не менее, да… – согласился он, – самое интересное, что Цой ведь про другие перемены – не про те, о которых мы орали, или же сейчас продолжают орать – излагал. Он же про себя пел… Это я сейчас, если хотите, как этномузыколог заявляю. Достаточно просто текст внимательно прочитать… «Больше нет ничего, всё находится в нас…». Ведь и правда, легче крушить всё вокруг, чем изменить свою жизнь. Так и тянем… до последнего.

– Может, оттого и умер? В каком-то смысле, вовремя. Ну… чтобы остаться, а не стереться в прах… заживо.

– Эк вы… Двусмысленно. Хотя да, многие стёрлись, при всём благополучии… Но я продолжу? Потом я с этим парнем… Витёк звали… познакомился шапочно – они с женою в общаге жили, им комнату выделили. Ну и на кухне там пересекались… Слово за слово, тем более что посылки от родителей мне пока приходили, что ж не угостить… Он на театральном учился. В общем, симпатичный парень, но иногда… Стоит, в кастрюле ложкой мешает и бубнит: – «Совдепия эта… Лучше б они нас завоевали… Пили бы щас баварское с сосисками…». Я больше молчал тогда, хоть и неприятно было. Всё-таки, имя моего деда на памятнике в Татарниках, в списке погибших, я к этому трепетно всегда… Так, возражал иногда вяло, мол с чего бы им нас пивом поить, проще за Урал загнать и ждать, пока не передохнем. А он, с энтузиазмом непонятным: – «Да кому мы нужны, завоёвывать нас… У них там и так богатство, культура… Сила!». Но в общем, парень доброжелательный был, на концерты группы своей приглашал. Я соглашался, но не шёл, потому что воспоминания об этой самой деперсонализации мне в итоге не понравились. Видимо я так и оставался в душе колхозником и лошарой, ну и потихоньку становился этномузыкологом, о чём – и о том, и о другом – не жалею вовсе…

– Это, наверное, на уровне генов. Пьют, считай все, но не все спиваются, только какой-то процент…

– Может быть. Так вот, время шло, я уже на третьем курсе был, а женатики мои учиться закончили, но Витёк иногда в общагу забегал. И вот… Это осенью было, в ноябре, кажется… Прибегает Витёк с выпученными глазами: – «Пацаны, Ельцин приехал, в шесть часов на площади митинг!». Ну, идти многие решили – им же перемен срочно надо… Я тоже пошёл, но, как к площади подходили, я отчего-то о-очень в толпу не захотел… Потом, говорили, что сто тысяч собралось… Так – на подходе остановился и смотрел… Люди мимо шли, и – страшно… Лица у всех одинаковые, как морды у коров в стаде. Я потом начал интересоваться и обнаружил, что слово «массы»… Помните? «Широкие массы трудящихся…» там, и всё такое, что относится к революционной риторике – это ведь всё довольно цинично и двусмысленно. Так вот, секретарь Сталина, Бажанов был такой… Так вот, он писал, что книга «Психология масс» была одной из настольных книг Ленина. Автор книги – Ле Бон, французский антрополог, социолог, и… в общем, там специальностей длинный список. Популярный на рубеже веков персонаж… А основной из идей книги, безусловно гениальных, было то, что всякое скопление людей является «массой», основной особенностью которой является утрата способности к самостоятельному мышлению, и даже вообще утрата личности. Для чьего блага это знание Ильич, как конечно большой учёный, использовал – это отдельный вопрос, но – согласитесь? По Ле Бону, основные свойства толпы – это анонимность, в том смысле, что безнаказанность, распространение мнения по принципу распространения заразы, внушаемость до такой степени, что толпу можно заставить видеть даже то, чего нет на самом деле и, что характерно, стремление немедленно претворить свои идеи в жизнь. Правда – здорово?

Можно было подумать, что у Николая в руках для нашего разговора заранее приготовлен конспект, но конспекта никакого не было. Видимо, и вправду у него память от бабушки по наследству, подумал я с завистью и согласился, неожиданно для себя, изложив согласие в форме некого афоризма:

– Вообще, по итогам этих наших девяностых… или же событий у соседей… я думаю, что конец света – это и есть идеальная революция, методы которой сейчас совершенствуются до уровня банальной технологии.

– О! Красиво, красиво… – польстил мне Николай, – осталось сказать, в чьих интересах совершенствуются.

– Ну, конец света … Понятно, в чьих.

– Тогда, чтобы не состоялся?

– По половиночке…

Мы помолчали.

– Ну и что же этот Витёк? – наконец спросил я.

– Да дальше грустно всё… Доучивался я уже после р-р-рэволюции, – слово «революция» Николай прорычал, – так что, если бы не передачки с родительского хозяйства, наверное, и недоучился бы. В общем, сумбур. Витёк иногда забегал, что-то говорил о «долбаном совке», открывшихся широких возможностях… На слово «широкие» он как-то по-особенному напирал, словно в этом слове, как в модной барсетке, лежал ключ от его будущего счастья. Потом пропал куда-то. Тогда ещё практика распределения до конца не развалилась, а у меня ж ещё направление было… Вот и отправили меня в мой район, начальником клуба в село, недалеко от Татарников. Там покантовался года три… как говорится, – «хлебом крестьянки кормили меня»… Потом в район перебрался. В область только в начале двухтысячных вернулся, учился на вечернем, работал по этой самой линии культуры… не важно. Конечно, с однокурсниками встречался, говорили о том, о сём… И про Витька говорили, всё-таки – персонаж!

– И что же?

– В общем, на рокерском, а заодно семейном фронте, у него не заладилось что-то. Развелись они, когда мы ещё учились – бухал, говорят, крепко. Потом – тогда он ещё в группе своей матерщинной играл – решил бизнес какой-то открыть, в связи с надо полагать открывшимися широкими возможностями… По слухам, на счетчик Витька поставили – он от побоев полгода лечился, квартиру родительскую продал, ну а в группу назад его уже не взяли по какой-то причине… Встречали в конце девяностых на рынке – джинсами торговал, и выглядел, говорят, хреново… Ну а потом… потом с концами, никто не знает, чем дело кончилось. Ну, за помин однако пить не будем – вдруг живой, и теперь пиво баварскими сосисками закусывает?

– На донышко только, ладно?.. А с моей легендой что же?

– Ах, да… Итак, повстречалась Шура на войне с лётчиком, и полюбили они друг друга. Только вскоре Шуре пришлось домой вернуться, потому что Татарники её от фрица освободили. Ну, а лётчику с товарищами надо было дальше фашиста гнать, до самого его логова. И, когда прощались они, лётчик обещал Шуру непременно после войны найти и унести из Татарников на своём самолёте…