Владимир Мамута - Легенда о крыльях. Повесть

Мы выпили и вновь помолчали.

– Ну что, осознал что ли, товарищ старший сержант?

Подошедший со спины и с усмешкою задавший этот вопрос офицер был одет в армейские полушубок и шапку – и то сказать, когда пять дней назад, на построении, комполка товарищ майор Редькин с Октябрьскими поздравлял, и зачитал обращение товарища Сталина про скорый праздник на нашей улице, тогда ещё слякоть была, а теперь морозяки за двадцать – только из-под щегольски распахнутого ворота полушубка многозначительно поблескивала «шпала» на ярко-красном фоне. Рядом, с движком ночного бомбардировщика У-2ЛНБ, стоявшего посреди чистого поля в ряду из ещё таких же пяти машин, возился механик Петро в промасленном ватнике и ушанке, завязанной под подбородком, демонстративно делая вид, что разговор этот вообще не его дело, ну а старший сержант Михаил Максюта только что по свежему, скрипучему, придавленному позёмкой снегу подкативший к правому перкалевому крылу биплана тележку с двумя пятидесятикилограммовыми бомбами, должен был отвечать.

– Так точно! Осознал, товарищ лейтенант НКВД! – ответил, повернувшись кругом, старший сержант спокойно и негромко. Ответ вроде бы и по уставу – не придерёшься, но как-то излишне, по ощущению лейтенанта, независимо прозвучал. Наверное, именно потому, что – спокойно и негромко. И выглядел сержант совсем не так, как следовало бы выглядеть человеку, нанёсшему телесные повреждения сотруднику НКВД при исполнении – среднего роста, худющий, даже в ватнике видно, какой худющий, щёки впалые, чёрный чуб из-под шапки, лицо побито оспой, а глаза жёлтые, как у кота. Жилистый, небось… Вообще-то, к старшему сержанту у лейтенанта особых претензий пока не было – службу исполняет аккуратно, дисциплину не нарушает, но! Виноват, и обязан это понять. А летать хочешь – так докажи, что исправился. Уж он то, лейтенант Герасимов, за пять лет службы по авиаполкам насмотрелся на этих пацанов, набиравших, как говорится полон рот земли по причине собственного разгильдяйства… Авиация – штука строгая. С другой стороны, нормальный вроде парень, и случай не совсем тот. В лётную школу из шахтёров поступил… Судя по бумагам, месяц назад, во Владимировке, за Волгой, где полк Максюты находился на переформировании, у него возник конфликт с начальником патруля в звании… странно всё же звучит, надо же такое придумать… кандидата на звание НКВД. В результате последний получил телесные повреждения, а Максюта задержан. Впрочем, действия начальника патруля позже были признаны не вполне правомерными, что тот при разбирательстве и признал, тем более и свидетели не побоялись, подтвердили в своих показаниях обстоятельства… Поэтому лётчика Михаила Максюту после недельной отсидки на гауптвахте не под трибунал отправили, а только бессрочно отстранили от полётов и перевели в полк вновь сформированной воздушной армии на должность стрелка вооружения, под его, собственно, лейтенанта Герасимова, наблюдение. Конечно, очень похоже, что за сержанта кто-то ещё кроме его товарищей вступился, иначе не избежал бы военно-полевого суда. А с другой стороны, чтобы вступились – такое тоже заслужить надо… В общем, история тёмная и потому любопытная.

– Хм. Ну, коли осознал, товарищ старший сержант, тогда объясните мне свои действия в отношении начальника патруля. Что произошло – как вы это понимаете?

Михаил посмотрел на лейтенанта недоверчиво. Ну, вроде, впечатления тыловой крысы не производит – лет за сорок, в отцы – не в отцы, всё-таки Михаилу уже двадцать четыре, но… подтянутый, лицо осунувшееся и обветренное… Как понимаете… А что здесь понимать? В боях за Ростов в полку Максюты выбили половину лётного состава и почти всю матчасть. Сам Михаил сбил над Таганрогским заливом «Юнкерс», но пока он давил на гашетки, в хвост его «ишачку» зашёл «Мессер» и длинной очередью разбил стабилизатор и зажёг движок. Пришлось, глотая мерзкую маслянистую копоть, тянуть к берегу и прыгать. Повезло хоть, что ветром не снесло в плавни, из которых хрен бы выбрался… Да, повезло, или… О своей зависимости от каких-то внешних сил комсомольцу Максюте думать не хотелось, несмотря на постоянное ощущение невероятности происходившего. Ну, а потом месяц отступления по выжженным солнцем степям, короткая остановка – как говорил политрук, на родине товарища Будённого в станице Пролетарской – и переправа через Волгу под непрекращающимися бомбёжками. И эта Владимировка – длинная пропыленная деревня, вытянувшаяся вдоль разбитой дороги, шедшей по левому берегу реки Ахтубы. По дороге с фронта тянулись в госпитали унылые обозы с ранеными, а к Сталинграду, от станции только что построенной рокадной железной дороги, пёр непрекращающийся поток новой техники и необстрелянных ещё воинских частей, состоявших по большей части из деревенских пацанов, не нюхавших пороху, но зато упрямо верящих в Победу, пусть и ценою их жизни… За Владимировкой организовали аэродром – говорят, даже не один – на который должны были пригнать из-за Урала новые самолёты, Миг-1, или даже ЛАГГ-3, ну а там – пять лётных часов переучивания – и на фронт, бить фрица, или погибать… если на то Его воля, ну, а коли по-комсомольски нейтрально – то судьба. Только очередь их полка всё не приходила и лётчики вечерком, после бестолковых, раздражающе теоретических занятий или ещё хуже, строевой, выходили бывало из расположения, и не всегда, понятно, с праведными целями. У местных можно было купить самогонки, или рыбки, в изобилии водившейся в реке Ахтубе, чтобы разнообразить казённое меню. Вот тогда, в конце сентября, и пошли они с другом Лёшкой и фотолаборантом Катюшей, к которой Лёшка неровно дышал и постоянно придумывал поводы, чтобы побыть с нею рядышком… Пошли за рыбкой, к деду Семёну, который на своей плоскодонке, наплевав на войну, бесстрашно выезжал в многочисленные протоки реки и всегда был с уловом. У деда можно было и посидеть по-человечески, забыв хотя бы на час… Да какое, к чёрту, забыть? Можно было только притушить боль и тревогу. Горловка его под немцем… Ну, братья – ладно. Небось призвали… Брат Фёдор, тот ещё с сорок первого, офицер… Старший, Дмитрий, Володька с Васей – тут понятно всё, закон и долг… А сестра Талочка – такая нежная и смешливая? А мама? Не было у Михаила сомнения, что, когда «Мессер» молотил по нему из своих пушек, он молотил и по его маме, и по сестричке Талочке, и по братьям. Что вы, родные – как вы ? Даже думать обо всём этом было тошно, а уж сидеть без дела и ждать… Поэтому, когда патруль остановил их на этой улице-дороге деревни Владимировки, и этот кандидат на звание костерил их – мол, ни шагу назад – обидно было… Кому говоришь-то? Ну, хреново тебе – так что, только тебе, что ли? Ладно…