Акким Драников - Инкубатор

Нелепое они выбрали место для встречи – скамеечку в городском парке. А ведь могли при желании снять на двоих огромный конференц-зал или шикарный ресторан и спокойно все обсудить в тишине и комфорте.

– Да, Удо, тебя не узнать, – заметил Франц Кречмер, впервые в человеческой истории используя это выражение не в переносном, а в буквальном смысле. – Молод, здоров, красив. Мне, старику, даже как-то не по себе становится рядом с тобой.

– Не переживай, Франц, скоро и ты будешь выглядеть не хуже меня, – дружески похлопал его по плечу Шлиц.

Кречмер поморщился, словно опять дала о себе знать больная печень, а затем эстафету боли подхватили и другие органы, изрядно намаявшиеся за почти девяносто лет непрерывной работы.

– Ты же знаешь, Удо, я никогда и никому не позволял принимать за меня решения. Или, может, операция прошла не совсем успешно, и у тебя возникли проблемы с памятью?

– Да нет, Франц, я все отлично помню, – Шлиц не стал обращать внимания на излишне резкую фразу приятеля, связывая его возбужденное состояние с открывшимися перед ним фантастическими возможностями. – Просто любой здравомыслящий человек на нашем месте ни на секунду бы не задумался, если бы ему предложили пересадку. Да что говорить – у тебя нет выбора.

Кречмер всем телом медленно повернулся к Шлицу. Иссохшая пергаментная кожа и бледные, бескровные губы придавали его лицу поразительное сходство с древней мумией, и только глаза говорили, что оно принадлежит еще живому человеку.

– Пацан, – с ядовитой иронией сказал он. – У человека всегда есть выбор. Это дикие звери слепо подчиняются инстинкту, а человеку Господь дал разум, чтобы он мог думать и принимать решения. И чтобы ты ни говорил, выбор, к счастью, у меня есть. Я предпочитаю смерть.

Шлиц неторопливо достал сигару. Превосходную сигару, стоимостью восемьдесят евро за штуку. Лет десять назад ему пришлось бросить курить, чтобы продлить на год-другой то жалкое существование, которое врачи по недоразумению прозвали «жизнью». Теперь он снова мог получать наслаждение от лучшего в мире табака, абсолютно не опасаясь за свое здоровье.

– Черт, опоздал. Вот они – старческие маразмы. Какое счастье, что чаша сия меня миновала. А Франца жаль. Слишком многое нас связывало. Надо как-то переубедить старика, – подумал он.

– Я всегда был против смертной казни, но твоих благодетелей убил бы своими руками, – неожиданно заявил Кречмер. – Неужели так трудно понять, что индивидуальное бессмертие ведет к гибели человечества. Или слишком велико искушение?

Для старого маразматика он рассуждал на удивление здраво. Правда, Шлиц ничего не понял и спросил:

– Это почему же?

– А сколько ты рассчитываешь прожить? – в свою очередь спросил Кречмер.

– Пока не надоест, – самонадеянно бросил Шлиц.

– У-у, это надолго. Теперь представь, что лет через двести-триста, когда население Земли увеличится многократно, судьбу человечества будут решать люди, родившиеся в конце двадцатого – начале двадцать первого века. Какие принципиально новые научные, экономические, управленческие идеи могут возникнуть в их закостеневших умах, впитавших традиции, опыт, открытия двухсотлетней давности, что ценного они смогут дать своим народам? Да ничего. Мир погрузится в хаос, голод и нищета станут причинами жестоких войн, а те, в свою очередь, обретут человечество на окончательную деградацию.

– Франц, помнишь, что говорил тренер купленной нами футбольной команды, о главном секрете успеха в любом деле?

– Давно это было. Хотя… Постой, постой. Кажется, что-то о драгоценном сплаве молодости и опыта.

– Совершенно верно. А теперь я прошу, чтобы ты крепко-накрепко усвоил одну вещь: никто не собирается превращать все население Земли в расу бессмертных. Это удел элиты: самых богатых и тех, кого мы почитаем достойными бессмертия, от силы один процент населения. Все остальные будут рождаться, жить и умирать в полном соответствии с законами природы. Так что ты зря, притока свежей крови будет больше чем достаточно. И не вижу ничего страшного в том, что общее руководство каждым новым поколением возьмут на себя умные люди с громадным жизненным опытом. Нет, не хаос ожидает нас всех, а невиданное процветание.

– Процветание, как же, – усмехнулся Кречмер. – Откуда, если для десятков, сотен тысяч человек пересадка станет главной целью всей жизни и ежегодно суммы, равные доходу Франции, а может и Германии будут уплывать в карман твоих благодетелей, вместо того, чтобы питать экономику, науку, ту же медицину. Попомни мои слова, это бессмертие всех нас погубит.

– Да брось, Франц! Пересадкой занимаются умные люди. К тому же их мало. Из полученных ими гигантских сумм лишь ничтожная часть уйдет на личные нужды, все остальное они пустят в оборот. Деньги вернутся в наши банки, только сменят хозяина.

– Сомневаюсь, что все так просто. Да ладно, тебя не переубедишь. Но скажи мне, Удо, приятно чувствовать себя убийцей?

До Шлица дошло не сразу. Несколько секунд он недоумевающе смотрел на собеседника и, наконец, спохватился.

– Ах, да, вот что ты имеешь в виду. Но пойми, Франц, этот юноша был обречен, – Удо не стал уточнять, что ему предлагали на выбор нескольких кандидатов на роль тел. – Если бы я отказался, нашлись бы другие желающие. К тому же, хотя… ты ведь знаешь, Франц… я никогда не был расистом… но свой народ – это свой народ, а тот юноша был славянином.

– Говоришь, если бы не ты, обязательно нашелся кто-то другой? Да, конечно, и не один – тысячи. Ради продления своих ничтожных жизней вы будете убивать, убивать и убивать. Были бы деньги, а тела найдутся, не правда ли, Удо?.. Что ж, я рад, что моему другу хорошо. Ведь тебе сейчас хорошо, верно? А мне немного осталось. Но я использую все свои силы и средства, чтобы остановить конвейер смерти, который ты называешь бессмертием, – Кречмер встал и, не прощаясь, заковылял к поджидавшей его машине.

А у Шлица, несмотря на молодость, в висках застучали невидимые молотки – настолько сильно стало биться сердце. Вот и поделился хорошей новостью с другом. Пока дело не налажено, Кречмер с его деньгами и влиянием может все испортить. Достаточно поднять шумиху в прессе, указать астрономическую цену на пересадку – и нищие завистники душу вынут из правительства, пока оно не уравняет всех в праве на смерть. Что ж, друг Франц сам напросился. Подумать только, экая скотина. Ему с открытой душой, а он в эту душу нагадить норовит. Нет уж, такое не прощают. Как там инструктировал его Дьяконов – если кто-то будет вам мешать, позвоните Бреме, он решит проблемы такого рода. Да, хорошо, что телефон всегда под рукой.

Легкомысленное отношение к противнику грозило Железному Королю огромными неприятностями. Он явно недооценил умственные способности Котла, а тот мигом смекнул, что, как единственный свидетель, стал чересчур опасен для Арсения Викторовича, и лег на дно. Люди Дьяконова все малины прошерстили, разыскивая авторитета якобы для будущих совместных действий, но Котел будто сквозь землю провалился.