Акким Драников - Инкубатор

«Болтунок» сиротливо притулился в углу комнаты, и его свисающие со стола электроды напоминали безвольно опустившиеся руки человека, которому пообещали замечательную работу, а в последний момент не дали.

Котел верно рассудил, что только случайность помешала Дьяконову безжалостно расправиться с ним, и сдавал своего недавнего союзника с потрохами, одновременно пытаясь обелить себя в глазах Нефтяного Барона.

– Значит, именно Дьяконов сообщил тебе, где находится Юрий? – спросил Хомутов.

Егор Афанасьевич сидел в удобном кресле напротив нервно ерзающего на жестком стуле Котла. Кроме них в комнате находился всего один человек – первый помощник и главный охранник хозяина, Янычар, прозванный так из-за отца, наполовину турка. Нефтяной Барон хотел, чтобы их разговор остался тайной. Даже для сына Василия.

– Он, он, – ответил Котел с несолидной для его статуса поспешностью.

– А на Ерофеева кто вышел? – вкрадчиво поинтересовался Егор Афанасьевич.

– Так это… Дьяк откуда-то знал, что у нас есть свой человек в части. Куда мне было деваться, – не смея лгать в главном, пахан явно преувеличил осведомленность Железного Короля и безвыходность своего положения.

– Надо было со мной связаться, мил человек, предупредить об опасности. Тогда бы не ты, а Арсений Викторович трясся здесь от страха, а для тебя сейчас музыка в кабаке играла, женщины голые плясали… Ах, какие женщины, – Нефтяной Барон страстно вздохнул, словно он лично многие годы поставлял авторитету женщин.

– Так это… не мог я. Война же из-за вас началась, без вопросов. Если бы мы с вами скорешились, братва бы меня на кусочки порезала и крысам скормила.

– Ладно, оставим в покое фантазии, займемся фактами. Чьи люди убивали Юрия?

– Так это… Дьяк сам решил, кого взять, постоянно трындел, что хотя бы часть людишек должна быть старыми делами связана с Насреддином.

– Он решил, а кто лично набирал? Патриарх Всея Руси?

– Нет, конечно, – авторитет тяжко вздохнул, горько сожалея, что не Патриарху досталось столь щекотливое дело. – Я набирал. Так это… если б не я, Дьяк нашел бы другого человека, а меня кореша… – Котел запнулся.

– На куски порезали и крысам скормили, – охотно подсказал Хомутов.

Котел вздохнул. Мол, раньше за меня решали, теперь – договаривают, а я человек маленький, мое дело – со всем соглашаться. Он словно забыл, что является главарем мощной бандитской группировки, и Нефтяной Барон прекрасно об этом знает. Но тут и Хомутов решил подчеркнуть, что Котел всего-то пешка в затеянной Железным Королем игре.

– Так, значит, Дьяконов говорил, что я тебе не по зубам, меня он возьмет на себя?

– Чтоб меня на зоне опустили, если я вру! – поклялся авторитет, в запале строя слишком радужные планы на будущее. О зоне он теперь мог только мечтать.

– Все ясно, – Егор Афанасьевич посмотрел на Котла и вдруг улыбнулся. – Ну вот, мы тебе даже по морде как следует не врезали, а ты нам все выложил, будто на исповеди. Кстати, может на небесах тебе это зачтется?

– Может, – безразлично согласился Котел.

Он давно знал, что Хомутов его убьет. Не мучают перед смертью – и на том спасибо.

Авторитета увели. Янычар по-прежнему оставался рядом с хозяином.

– Да, крепко обмишурился Арсений Викторович. Рассказал этому ничтожеству о своих планах, не сомневаясь, что распинается перед живым трупом, а мы его опередили, – самодовольно заявил Хомутов.

– Может не стоит пока кончать уголовника? Пусть он расскажет о подлянке дьяконовской Ахтубу, Чачину и остальным.

– Думаешь, они не в курсе? Кроме Ахтуба с Крапивиным и, возможно, Бугрова, которые мне и на слово поверят, все жаждут моей крови. Одна шайка.

Хомутов замолчал. Поняв, что хозяин не собирается продолжать, Янычар спросил:

– Подобрать людей для ликвидации Дьяконова?

Нефтяной Барон недовольно глянул на своего не в меру ретивого помощника и совершенно неожиданно спросил:

– Как там море? Говорят, вода уже двадцать градусов. Не пора ли нам к нему перебираться?

Янычар изумленно посмотрел на хозяина. Над ним нависла смертельная опасность, а он, вместо того, чтобы немедленно обрушиться на еще не готового к схватке врага, собирается к морю. Купаться ему, видите ли, приспичило. Эх, старость, что же она с людьми делает. Или у Хомутова из-за гибели сына мозги в разнос пошли? Сперва незаметно было, а вот накатило?

Но Егор Афанасьевич знал, что делает, и продолжил, теперь уже безапелляционным тоном:

– Оборону дома сделать непробиваемой, по всему периметру участка расставить мины. Там рядом с Ботсадом торчит двухэтажная халупа – снести к чертовой матери, чтоб ни снайперам, ни козлам с базуками негде было пристроиться. Да что я тебе говорю, ты же лучше меня знаешь. Я собираюсь перебраться туда как можно скорее, потому что мои бывшие друзья, в отличие от уголовников, здесь, в Москве, могут меня достать, и останусь там надолго, чтобы у тебя было время подготовить идеальную ликвидацию Дьяконова. Идеальную, понимаешь? Если у него будет хоть один шанс выжить, забудь о такой идее и давай новую, ясно?

Янычар не знал подробностей задуманного Железным Королем грандиозного проекта. А Хомутов своими глазами видел «пересаженного» и понимал: на уничтожение Дьяконова у него есть только одна попытка. Если после нее Железный Король останется жив, то перепорхнет в другое тело и поминай, как звали. Эх, почему же он с самого начала не установил слежку за хирургами? Сейчас бы прихватил их, и мог диктовать остальным свои условия. И тогда бы все приспешники мигом оставили уважаемого Арсения Викторовича. Ради вечности на что угодно пойдешь. И все. Был король железным, а стал голым. Но, увы. Теперь придется безвылазно сидеть у моря, уповая на расторопность Янычара.

На секунду задержавшись у распахнутых швейцаром дверей, Удо недовольно посмотрел на жену. Илона, как и много лет тому назад, провожала его до выхода, только раньше она целовала его на прощание. Теперь нет. Этого Шлиц не смог бы вынести. Раньше Илона годилась ему в дочери, сейчас – в матери. В первые дни своей новой жизни Удо как-то не замечал что привычное и некогда любимое лицо покрыто морщинами, кожа утратила свежесть, а тело, несмотря на усилия диетолога и инструктора по гимнастике уже не приковывает взгляд, а заставляет отводить глаза в сторону. Вернее, замечал, но относился к этому спокойно.

А затем что-то произошло. Наверное, гормоны, активно вырабатываемые железами молодого тела, как в компьютере, стерли программу стариковского восприятия действительности и стали безостановочно записывать новую. Знания и мысли оставались прежними, но эмоции, желания с каждым прожитым днем все больше соответствовали возможностям нового тела. Заметив как-то на улице стайку по-летнему одетых девушек, Удо вдруг ощутил, что рассматривает их не как экспонаты выставки «Молодость и красота», а как желанных и, наверняка, доступных созданий. В той, первой молодости Шлиц был слишком поглощен карабканьем на вершину делового мира. Там ведь, как в альпинизме: надо безостановочно лезть вверх, пока не доберешься до места, где можно устроить небольшой привал и отдышаться. А остановишься не вовремя – и кубарем покатишься вниз, пока твое, все переломанное, а то и бездыханное тело не окажется у подножья. Вот и получилось, что не успел Шлиц взять от жизни положенной ему доли нормальных человеческих радостей: не выпил своего на дружеских пирушках, не побывал просто из любопытства ни в одной экзотической стране, не долюбил всех, кого бы мог, щедро тратя энергию молодости. А когда появилось время и возможности, желания осталось только на то, чтобы найти хорошую девушку и жениться на ней.