Александра Нюренберг - Крылатое человекоподобное существо. История одной семьи

– Баба всё ж.

Он стукнул товарища по плечу.

– А ты не морщись. Вижу, ты чистоплюй. Я дело ведаю. Будет какая зацепка…

Он вздрогнул, припомнив, что это слово сегодня уже звучало.

– Семейство этакое. – Твёрдо подытожил. – Указаний ещё не поступило.

Он потёр затылок.

– Может, ждут творческого подхода.

Патриций широко раскрыл глаза, хотя до этого равнодушно смотрел на шкаф. По выцветшему смуглому лбу провели вертикальную черту. Он произнёс, как будто думая о другом:

– Цезарю, полагаю, лучше знать. Сказано, не трогать. Сын, понимаешь, разве виноват…

– И дочка тоже. – Подхватил вихрастый. – Н-да, дочечка. Ну, подождём.

Он снова подошёл к окну и заметил сквозь зубы, провожая взглядом скоро шедшего по двору военного:

– Эт-та что за явление столь яркое?

Патриций поднялся, издалека глянул.

– Верно, в военкомат пошёл отметиться… новоприбывший. А его отослали сюда, по ошибке, как всегда.

– У местного, видать, спросил. – Осклабя зубы, проговорил вихрастый, глядя, как голова шедшего скрылась у воротец заходящего солнца. – Местным всё одно, не разбирают.

Патриций весело попросил:

– Полегче насчёт местных.

Вихрастый пренебрежительно глянул и кашлянул.

– Да, я что… ты не гоношись, кирюнечка.

– Служу небу и земле. – Сухо вымолвил тот. Внезапно на его лице проступило на короткий миг выражение крайней злобы, смелые черты исказились.

Но немедленно злоба стекла за воротник. Патриций спокойно кивнул, показывая, что предмет разговора исчерпан.

Вихрастый, впрочем, уже забыл о происшедшем. Он жадно пялился в окно.

– А, глядишь, хорошо он ошибся. Зато дорогу запомнил.

И он рассмеялся. Не глядя, ещё смеясь, вымолвил сквозь зубы:

– А ты чего личико вот этак обтёр тогда?

И он провёл по лицу ладонью к подбородку и зашептал что-то. Патриций выдержал его прицельный взгляд.

– Разве?

– А то.

Вихрастый шутя погрозил:

– Боялся, что с гор Баалзеб спустится? Иль ещё кто? Ежли ты, кирюха, служишь небу и земле, так ты штучки свои брось. Не спустится Баалзеб и, тем паче, заради врага ближних своих. Это, я думаю, и ваш Баалзеб понимает.

– Горы, – мирно отвечал патриций, – вообще, амиго, опасное место.

Тот кивнул, взял из кармана горсть зёрнышек и сунул одно между зубов.

– А то.

Он перебрал папки и, показав одну, распухшую, подклеенную, насмешливо молвил – и эта насмешка была знаком окончательного примирения:

– Всё надеешься?

Напарник оскалился и отвернулся.

Вихрастый развязал папку, из неё торопливо разбежались бумаги, выскочило из-под скрепки фото. Вихрастый разглядывал, потом взглянул на товарища.

– Живописцы, да. Не взять нам. Работают солидно, с размахом.

Патриций заворчал:

– Фальшивомонетчики хуже убийц… особенно, когда война.

Вихрастый невесело молвил: «Ха!», задумался.

– Когда мы за них взялись?

Патриций отобрал папку и перевернул фото.

– Они до нас ещё цвели. Дело открыли четыре года назад, в другом отделе. Потом закрыли, но от населения стали поступать вопросы и его передали нам, как политически деликатное.

Вихрастый поворошил папку и потрогал фото.

– Ишь, а мастаки. Купюра-то достоверная.

Патриций, не глядя, сквозь зубы проговорил:

– До того достоверная, что вызывает вопросы не только у населения.

– Дак они клише спёрли. Это-то мы установили.

Патриций постучал пальцем по бумагам.

– Руководители крупных окраинных предприятий проявили преступную халатность.

Вихрастый весело изумился.

– Это ты про какие предприятия говоришь?

Он показал возле лица скрещенные пальцы. Патриций осклабился.

– На себе не показывай. Да, именно. Выплачивали гражданам исключительно фальшивыми деньгами.

– Это не граждане.

Патриций холодно возразил:

– Цезарь сказал, что наша система исправления падших самая гуманная в ойкумене.

Вихрастый молчал.

– И потому им выплачивают… за исключением окончательно падших. И персоналу тоже. И вот, если изволишь вспомнить, амиго, эти деньги вдруг появились в городе.

– Ага, зэка посылали конвой за сигаретками, а конвой вместо сигареток решил купить себе кой-чего другого. Там и повязали, когда Кой-Чего передало деньги мадам.

Он добавил примирительно:

– Да поймаем мы их.

Тот молчал.

– Не веришь?

Напарник поднял взгляд.

– Их защищает кто-то…

– Для нас неприкосновенных нету.

Вихрастый прилёг локтями на стол и выпучил глаза.

– Полуночные защищают. Рогатые… с хвостами. Глянь-ка, хвост… А?

Ответа он не услышал, заскучал и взял горстью особняком лежащую папку, а другою рукой прозондировал карман. Сквозь слабый треск скорлупы спросил:

– А это что здесь?

– Из того отдела прислали, – плечом неизвестно куда показав, объяснил смуглый кирюха-патриций.

– Чего это? У них своя работа, у нас своя.

Вихрастый скосил оба глаза на кончик носа и попытался подцепить ногтем прилипшую к губе скорлупку.

– Ежли это у них работа. Нашли время, война, они каких-то давешних похитителей ищут. Там в горах дикие эти упустят своё дитё в речку и бегут с криком, дискать, кондор уволок заместо ягнёнка. Их бы к нам…

Он пощелкал включателем лампы.

Патриций явно решил завершить разговор.

– И ты веришь, небось? – Продолжал вихрастый, нечаянно включив лампу, когда напарник повернулся к нему. – Ох, извини, брат.

Заслонившись от выжигающего глаза света, патриций отозвался с неприятной сдержанностью:

– Товарищи работают без нареканий. Дети это будущее, сказал цезарь.

Вихрастый долго молчал. Патриций добавил:

– Я не верю в Баалзеба. Я верю в цезаря.

Вихрастый выкрикнул:

– Слава цезарю!

Патриций поднялся с места, прикладывая руку к смоляному черепу. Протянул руку и выключил лампу.

К вечеру собрались все. Пришёл Илья Аксаковский, костлявый и смуглый, неся перед собою широкую добродушную ухмылку и профиль, как у какого-нибудь шевалье в знаменитой книжке. Фигурой из готического романа возникла в дверях тоненькая в чёрном платье, в белом клобуке сестры милосердия, Поля. Фигура эта немедленно удалилась в спальню с глаз долой, как воспитанное привидение. Сняв форму, натянула одно из приданых платьев Калерии, сразу превратившись в домашний свежий цветок. Анастасия, младшая сестра, сменившая свою фамилию на мужнину, очень известную, и овдовевшая в первый месяц войны, пришла тоже. Оля задерживалась, но когда явится, своим присутствием не испортит эту теплицу с превосходными экземплярами утончённых сортов, распустившимися супротив логики ледяной весной.

Накрывали на застеклённой терраске, выходившей окнами во внутренний двор. Под высокими окнами с наичистейшим стеклом, отмытым до того, будто и не было его вовсе, тянулись так называемые аксаковские сундуки: обитые дерматином скамейки с откидным верхом. Чего там только не прятали!