Алексей Аимин - Голкипер. Нас ведут

– Слизали с Вавилонской. – откликнулся Цезарь, – Только там хотели до Бога добраться, а здесь наоборот, сторожат, чтобы кроме них никто до Бога не добрался.

– У них башня, у масонов пирамида. И там и там надо карабкаться к месту под солнцем и поближе к высшему начальству.

– Абсолютно правильно мыслишь, – похвалил Цезарь, – а вообще это ведь прообраз карьерной лестницы – все пирамиды ступенчатые, только из-за масштабности не так в глаза бросается.

– Был я рядом с ними – видел…

Женщины, о чем-то переговариваясь, пошли дальше, а Палыч провожая их взглядом многозначительно сообщил:

– Смотри, как они сейчас Клавдию обойдут. В прошлый раз она их так своим костылем отходила – бежали прытко! Она-то истинно православная, а православные ух как могут врезать, даже и костылем!

Действительно, проходя мимо клавдиной скамейки, женщины прижались к противоположной обочине и ускорили шаг.

Михалыч вспомнил фразу своего фронтового товарища Вадима, которую он запомнил почти слово в слово:

«Каждая религия считает иноверцев врагами и просит у Бога их покарать. Бог в растерянности…»

Палыч поведал о Клавдии Антоновне:

– Нрав у нее будет покруче, чем у Екатерины Великой. Когда в тюремной охране работала – все по струнке перед ней стояли. А лет пятнадцать назад они с мужем на своей машине в аварию попали, так что ей пришлось отнять обе ноги. Но она так лихо на протезах ходит, что не каждый догадается, что без ног.

Воля-то у нее – во! – и поднял зажатый кулак.

После чего продолжил:

– Потом муж от нее ушел, и не потому, что подлец какой – он и сейчас ее изредка навещает, – а потому, что и-зв-е-ла! – Последнее слово он произнес по слогам и тут же переключился:

– Михалыч, а тебе мат!

– Действительно… Прямо как в той шахматной задаче: белые начинают и выигрывают.

Теперь моя очередь.

Расставляя фигуры, Михалыч вспомнил, как он впервые проходя мимо Клавдии угостил ее яблоком. Та попыталась отказаться, но быстро сдалась.

Потом она стала жаловаться на высокие цены, на то, что хорошие лекарства и свежие фрукты ей не по карману, а ведь надо и в церковь что-нибудь отнести.

На ее вопросы о своем семейном положении, не развивая тему, Михалыч ответил, что он вдовец, а о материальном – на жизнь хватает.

– Она и с дочкой и зятем не ладит, все указывает, как им жить, как внуков воспитывать, все тяжкие на них вешает.

– Да уж, – вполголоса добавил Михалыч, – взгляд у нее прокурорский.

– Клавдия вовсю грехи замаливает, – продолжил Палыч, – считает, что это за спесь и гордыню ее Боженька покарал. На другой конец города в храм ездит, а там пешком от вокзала почти километр, ни одну крупную службу не пропускает.

Только толку-то, – он махнул рукой, – обратно уже ничего не вернешь, рубикон пройден.

Михалыч знал, что это выражение Юлия Цезаря, но показывать свою осведомленность не стал, чтоб Палыч не заподозрил в этом намек на его прозвище.

Вовка вышел во двор. В глубине двора на скамеечке за шахматной доской сидели Михалыч с Цезарем. – Прямо как в старинных фильмах из шестидесятых – застойные времена. А впрочем, чего им еще остается – доживают. Это у нас еще все впереди, а у них уже все давно сзади.

Когда он вышел к Клавдии уже присоединилась еще одна сиделица в платочке. Обе они с синхронным поворотом головы проводили Вовку немного осуждающим взглядом.

Полного осуждения у них обычно удостаивались местные хип-хопы, в шортах, с пирсингами и невообразимыми прическами на головах и девочки в коротких юбочках. Вовка же был прилично одет и причесан, и вся его вина видимо состояла в том, что был молод.

А мы ведь такими не были…

В это время раздался шум. Из окна четвертого этажа одного из домов послышались ругань и плач ребенка. Михалыч вопросительно посмотрел на своего визави.

– Это у Ковалевых. Была семья как семья, квартиру вот получили – одними из последних. Успели еще по советской очереди. Двух дочек Бог дал. Старшей теперь годков двенадцать, а младшая лет пять назад родилась – Катей зовут.

Больная девочка, у нее что-то с позвоночником.

А мать два года назад взяла и укатила с проезжим гастролером. Мужу Кольке этот довесок оставила. Он-то работает, а за ребенком постоянного пригляда нет, когда старшенькая, когда соседка, а когда и одну запирают в квартирееЙ скучно одной, она все на окно забирается, – любит во двор смотреть. Вот и сейчас похоже соседка видимо, пришла покормить и с подоконника ее снимала. Жизнь у многих такая, что не позавидуешь.

– Да уж, за что боролись…

Кстати, Палыч, ты вроде проиграл, так что один – один.

На следующий день у Вовки был внеплановый выходной, должок сменщика, – не все же ему по две смены пахать. Он хорошо выспался, встал, умылся и пошел на кухню.

Выглянул в окно посмотреть на погодные условия, – погодка отличная.

В глубине двора на скамеечке за шахматной доской сидели Михалыч с Цезарем. – Прямо как в старинных фильмах из шестидесятых – застойные времена. А впрочем, чего им еще остается – доживают. Это у нас еще все впереди, а у них уже все давно сзади.

Допив чай, Вовка прошел в свою комнату. Он уже знал куда пойдет, хотя по-прежнему врал самому себе, что это ничего не значит, однако пересмотр имеющейся одежды говорил об обратном. Наконец, надел светлые брюки и белую тенниску.

Подойдя к зеркалу, он оглядел себя:

– Конечно не голливудский красавец, но ничего, в меру накачан, рост за 180, серо-голубые глаза, умный взгляд… – это я себе, пожалуй, польстил, – заканчивая осмотр, подумал Вовка.

– Надо бы что-то и потеплей, вдруг загуляемся до утра?

В его воображении рисовались картины одна другой лучше.

– Размечтался!.. – остановил он себя.

В скромном гардеробе нашлась только трикотажная куртка с капюшоном, да и та по шву разошлась. Иголками и нитками он запастись еще не успел, – придется попросить у Михалыча.

Он подошел к его комнате и постучал.

– Заходи – услышал он его голос из-за двери.

Михалыч сидел за письменным столом у окна, на котором лежали газеты, журналы и несколько книг. Он вопросительно взглянул на Володьку.

– Мне бы иголку с ниткой.

Михалыч достал из нижнего ящика стола шкатулку.

– Ну, кажись, у тебя личная жизнь налаживается?

– А почему вы так решили?

– Светишься изнутри.

– Так заметно?

– Да нет, если не приглядываться.

Вовка не утерпел и рассказал Михалычу о своей Светлане, в мыслях он ее уже называл своей.

– Ну-ну, – подбодрил Михалыч, – ты только не торопись, не поддавайся целиком чувствам, ведь нам еще и разум дан: