Сергей Мстиславский - Грач - птица весенняя

— Девятка червей. Старше нет. Мне метать.

Он держался хозяином, и тон у него был хозяйский:

— На чем играть?

Он пошарил глазами по полкам и безошибочно остановил их на баумановском чемодане. По губам скользнула усмешка:

— Вот… очень удобно будет. Подставим, как говорится, на попа — получится совсем как стол. Это ваш, батюшка?

Поп задрал голову, посмотрел и вздохнул сокрушенно и завистливо:

— Где уж нам! Такой богатый чемодан! Это ихний.

Жандармская усмешка стала еще уверенней и злорадней.

— Разрешите…

Он поднялся легким движением на носки тонких лакированных своих сапог, снял чемодан, — цепкие пальцы побарабанили по дну обыскным, привычным приемом.

— Действительно, богатый, правильно отец протоиерей сказал. Словно бы даже заграничной работы.

Земец поспешил подтвердить голосом и смешком:

— Так точно, вполне очевидно — заграничный.

Чемодан поставили торчком между диванами, перегородив проход. Офицер положил на него руки жестом уверенным и наглым, охватил ногами с боков и в первый раз посмотрел Бауману прямо в глаза.

В чемодане двойное, потайное дно. Простукал его жандарм или нет? Впрочем, все равно теперь уж не выпустит: придется списать в расход. Хорошо еще, что литературы с собой нет. Только домашние вещи, белье, воротнички, галстуки… Если б ротмистр знал, его жилистые, в синих, туго натянутых рейтузах ноги не так цепко седлали бы чемодан. Он, наверное, думает, что схватил невесть что… А шинель он, между прочим, тоже не снял. Спросить, нет ли и у него лихорадки?

Ротмистр небрежно тасовал колоду. Земец пристально и подобострастно смотрел на его белые пальцы, брезгливо перебиравшие липнущие друг к другу карты. Поп, выгрузив из кармана пригоршню меди и серебра (пригоршню и еще пригоршню, — бездонным показался Бауману поповский карман), аккуратненько разложил монеты стопками рядом с собой на диван, подостлав газетку. По полтиннику в стопке. Затем, движением живописным, перекинул с груди на спину висевший на золотой тяжелой цепи наперсный крест. Земец моргнул удивленно:

— Зачем, ваше преподобие?

— Неблаголепно, — вздохнул сокрушенно, словно скорбя о непристойном своем поведении, поп. — Спаситель на кресте — распятый, а в картах, извините, крести — козыри. Ежели ж его на спинку повернуть, ему как бы и не видно.

Ротмистр сказал весело:

— В банке- десять, — и дал попу срезать.

Игра началась.

Сроку, до Грязей, осталось час сорок две.

Колеса стучали усердно и безучастно. Шелестели — шелестом азартным и глухим — распухшие, грязные карты. За окном бесконечной заснеженной зубчатой стеной высился лес. Поезд резко затормозил. Бауман прильнул к морозному, льдом перетянутому по нижней кромке стеклу. И тотчас туда обернулся всем корпусом ротмистр. Но за окном — ничего особенного: снег, лес, небо.

— Что вы смотрите? Что там?

Грач усмехнулся-так явно прорвалась в оклике жандармская тревога. Захотелось смальчишничать. Он ответил, подняв удивленно брови:

— Вы разве не видели? Грачи полетели.

— Грачи?! — воскликнул поп. — Быть не может! Вполне не ко времени.

Бауман ссутулил плечи и обратился к земцу:

— Меня опять зазнобило. Позвольте, я пересяду: от окна очень дует.

— От двери еще хуже сквозит, — торопливо предупредил ротмистр.

Но земец услужливо встал уже. Бауман передвинулся на его место. И с удовлетворением отметил: опять, как давеча было, дрогнули беспокойством тонкие ротмистрские губы.

Мелькнула за окном, на ходу, станционная, черным по белому, вывеска: «Усмань». Меньше часу осталось. А положение все то же.

Главное-не выйти до времени, до нужного момента, из игры. Весь план баумановский, возникший мгновенно, когда он протянул руку к карте, рухнет, если он проиграется раньше, чем наступит «момент». Это легко может случиться, потому что денег мало, слишком мало. После отъезда из Киева, за всеми экстренными расходами, осталось всего пять рублей. С такими деньгами не очень-то разыграешься, тем более когда партнеры ставят десятками. Только поп выручает: он тоже жмется по маленькой. Вздохнет, подвинет на чемодан стопочку — полтинник- и мусолит карты в раздумье.

На-ко-нец!!

В первый раз за всю игру банк завязался. До этого банки срывали по первой, второй, третьей руке, в первом, втором, самое большее — третьем круге. Сейчас жандарм метал уже седьмой круг.

Он метал исступленно, вздыбив распущенные свои усы, дыша тяжело, жарко и плотоядно, и бил беспощадно и круто все карты партнеров подряд. На чемодане, поверх рассыпавшихся в единую груду поповских стопок, до последней перекочевавших с дивана на чемодан, топорщились мятые кредитки в пух и прах проигравшегося земца: в банке было уже около двухсот рублей.

— Делайте игру!

Земец, покачивая головой, положил две двадцатипятирублевки. Бауман сунул нарочито скрытым движением — последний свой желтенький рубль под пухлый, на самом виду лежавший бумажник, из которого — соблазном жандармскому глазу выдвинулась черным матерчатым уголком паспортная книжка.

— Сыграю втемную: может, так повезет. Куш — под бумажником.

Поп подумал, оттопырив губу, и сказал неожиданно и четко, уверенным и гулким амвонным голосом:

— По банку. С входящими, — и выложил на чемодан три хрустящие радужные сторублевые бумажки, отделив их от толстой пачки, один вид которой заставил одинаково дрогнуть почтеньем и завистью глаза жандарма и земца.

В купе стало тихо. Банкомет, прижмурив правый глаз, заглянул в свою карту, чуть приподняв ее уголок: авось девятка, восьмерка-это в макао старшая карта, бьет всех.

Нет!

Ротмистр вздохнул:

— Даю прикупку.

Земец купил, И задумался над прикупленной картой. Игра крупная: идти на риск-купить еще, третью, в надежде докупить до девятки, или так и остаться, как есть, на пяти?

Поп, ерзая, поглаживал ладошкой растопыренную свою бороду.

Бауман встал:

— Я-на своей, прикупать не буду. Простите. Я отлучусь на минутку. Уборная направо?

— Фуражечку возьмите, — протяжно сказал поп, следя за нервно затеребившими колоду пальцами ротмистра. — Очень там холодно.

— Не стоит. Я на секунду. Не откажите открыть мою карту при розыгрыше, если я сам, паче чаяния, не поспею.

Талия заметана: банкомет не может встать. Перерыв сейчас невозможен. На этом и был построен баумановский расчет. Прервать игру сейчас — это значит, по правилам игры, уступить банк без боя. Четыреста рублей? Жандарм скорее удавится, чем бросит такую сумму.

Бауман шагнул к двери. Он не видел ротмистрского лица. За спиной голос земца сказал взволнованно и хрипло:

— Дайте еще.

И тотчас пискнул испуганно, испугом своим заставив взыграть жандармское сердце, амвонность свою потерявший перед выброшенной на стол пиковой дамой поп: