Иван Евграшин - Стальной лев революции. Восток

Златоустовские заводы стояли. Молчала и оружейная фабрика, не так давно блиставшая своими отменными клинками. Громадные холодные цеха с мертвыми мартеновскими печами производили гнетущее впечатление. Внутри свистел и наметал сугробы ветер. Кругом царило запустение. Кое-какая жизнь в некоторых цехах еще теплилась. Немногочисленные рабочие выполняли ремонтные работы, но это была агония. В 1918 году единственная работающая десятитонная кислая печь старого мартеновского цеха инструментального завода выпускала только «самокалку» — самозакаливающуюся сталь. Больше не производили ничего. Оставшиеся ремонтные мастерские дышали на ладан. Это и есть «разруха». Похоже на эпидемию: вчера-позавчера все работало, а сегодня ничего и никого нет. Остались только воспоминания и темные, испускающие дух большие цеха.

Некоторое время я бродил по территории, размышляя над словами булгаковского профессора Преображенского — «Следовательно, разруха не в клозетах, а в головах. Значит, когда эти баритоны кричат «Бей разруху!» — я смеюсь». Ничего смешного на самом деле нет. Туалеты и галоши здесь тоже ни при чем. Для того чтобы понять, надо не просто увидеть, а хорошенько рассмотреть.

Вот так прочувствуешь до печенки, что такое «разруха», и мелкобуржуазной сатиры станет в меру. Меньше будут потомки удивляться — почему их происхождением не из рабочих или крестьян, как котов носом в дерьмо тычут?

Пришла в голову мысль найти Михаила Афанасьевича после того, как он приедет в Москву, побывав военным врачом в армии Украинской Народной Республики и Вооруженных сил Юга России, где полечит казаков Третьего Терского казачьего полка, и отправить его в Златоуст «бить разруху». Может, тогда и Филипп Филиппович Преображенский сможет увидеть что-то дальше своей теплой приемной, а его основной проблемой перестанет быть испачканный пол? С другой стороны, не факт, что морфинисту Булгакову пойдет на пользу такая поездка.

«Чего тебя понесло-то? — Одернул я себя. — Необходимо как можно скорее наладить производство в городе, а чего там потом напишут, тогда и прочитаем».

Насколько я помнил, в предыдущей истории первым шагом в восстановлении завода станет поставка оборудования из Краматорска. Его монтаж в новом прокатном цехе начался только летом 1922 года. Прокатные станы запустили в 1923–1924 годах. Ермоловскую домну производительностью шесть тысяч пудов в сутки, первую домну Златоустовского завода — в 1924 году. До этого восстановили углевыжигательные печи, чтобы создать запас древесного угля. Домна № 2, рассчитанная на десять тысяч пудов суточной выплавки чугуна, задута лишь в 1927 году.

«В принципе, — размышлял я, — если на востоке страны все закончится так, как задумано и достаточно быстро, можно попробовать уже сейчас демонтировать и вывезти оборудование Краматорского металлургического завода, вместе с рабочими и их семьями. Там около двух тысяч рабочих. Все равно толку сейчас от Украины никакого, пока установится порядок — пройдет минимум год, если не два, а сталь и чугун нужны сейчас, как и полностью работающий инструментальный завод Златоуста и оружейная фабрика.

Заодно и рабочих-металлургов сохраним… Решено! Уточняем обстановку на Украине и, если возможность есть, эвакуируем из Краматорска оборудование и рабочих. Дзержинский как раз занимается железнодорожным транспортом. Ему и карты в руки».

Златоуст для колчаковцев стал не только своеобразным городом-арсеналом и базой для текущего ремонта техники и вооружений, но и местом, где потрепанные в боях под Уфой части отдыхали и комплектовались пополнением. Кроме того, в городские лазареты отправляли раненых с уфимского направления. Захват города произошел так быстро, что отступившие белогвардейцы не только не успели эвакуировать склады с вооружением, боеприпасами и амуницией, но и оставили всех больных и раненых вместе с персоналом госпиталей.

«Черт же дернул в этот госпиталь заехать». — Меня аж передернуло от воспоминания увиденного в лазарете. Возвращаясь с выступления, я усмотрел невдалеке от дороги обшарпанное длинное строение с обвисшим полотнищем флага Красного Креста над входом. Темнело. Над крыльцом двухэтажного деревянного дома, в котором располагался госпиталь, горел керосиновый фонарь. У перил курили несколько перевязанных солдат.

— Что здесь?

— Солдатский лазарет колчаковцев, товарищ Предреввоенсовета.

В Златоусте в этот момент находилось несколько подобных заведений. Достаточно большое количество раненых или обмороженных в боях под Уфой солдат противника лечилось в городе.

Стало любопытно, и я приказал остановиться. Некоторое время зачарованно смотрел на мигающий над входом фонарь и в сопровождении «свиты» отправился внутрь. Поскользнулся на старом кривом крыльце, но не упал, и, открыв скрипучую дверь, обитую разорвавшимся гранитолем, вошел внутрь.

Лечебница встретила нас деловитой суетой и оживлением. В тускло освещенной приемной меня встретил осунувшийся от недосыпания фельдшер, который и провел «экскурсию». В его сопровождении мы обошли несколько палат, заставленных деревянными плохо сколоченными кроватями. На постелях с рваным бельем и изношенными в конец одеялами сидели, лежали, стонали, мучались и умирали раненые или обмороженные солдаты. Над всем этим довлел густой смрадный больничный дух. Из-за большого количества раненых в боях за Златоуст хирургические операции не прекращались ни на минуту. Тыловой лазарет в один день превратился в филиал полевого госпиталя. Военврачи, фельдшеры и персонал практически падали с ног. В одной из палат, соседней с операционной, стояли в два ряда сдвинутые столы. На них вплотную друг к другу лежали на отдельных клеенках раненые, раздетые до исподнего. Подумалось, что передо мной очередь смерти, стоящая за жизнью. Периодически появлялись санитары и уносили очередного человека в хирургическую. Через какое-то время оттуда выносили на носилках самого раненого и отдельно в тазу части его тела. Со стороны казалось, что здесь работает некий конвейер по разборке людей на части. Но это было понятно. В отличие от общей хирургии, в военно-полевой акцент делается на сохранение жизни после ранения. Главный критерий — минимальное время, в течение которого необходимо спасти как можно больше людей. Вопросы эвакуации, лечения и реабилитации военного хирурга интересуют в следующую очередь.

В операционной горела лампа-«молния». Санитары приносили на стол очередного раненого, которого сразу же обступали медсестры. Одна из них накрывала лицо человека марлей, пропитанной хлороформом. Другие помогали врачу — подавали инструменты, что-то придерживали. Дородный, краснолицый хирург в заляпанном кровью халате возвышался горой над своими помощницами. Он не заметил моего прихода, да и не услышал, что кто-то еще пришел, скорее всего. Рядом с врачом на небольшом столике шипел примус, на котором сестрички постоянно кипятили столь необходимую воду.