Андрей Онищенко - МиссияКрест Иоанна Грозного

Ворота были наглухо закрыты. Илья осадил коня и спешился. Взявшись за железное кольцо, он начал тарабанить.

– Что нужно? – послышался голос с той стороны.

– Открывай, – скомандовал Илья.

– Не велено, завтра приходите.

– Я сказал, открывай, пес смердящий!

– Не велено. Матушка игуменья распорядилась ни кого не пускать.

– У меня срочная грамота от Патриарха, – соврал Илья.

– Всеравно не велено, игуменья строго запретила пускать посторонних людей, особенно вооруженных.

– Пошли кого-нибудь к ней, пусть доложат, – раздраженно выкрикнул Илья, начиная терять терпение.

– Ни кого нет, все сейчас на службе в соборе. У нас сегодня особо торжественный постриг.

Алексей потянул Илью на себя за рукав.

– Бесполезно с ним спорить, Илья, пусть Василий тут побарабанит, а мы с тобой пойдем в обход. Должна же быть какая-нибудь лазейка, может быть, и проникнем внутрь.

Илья сел на коня и прихватив с собой еще пятерых воинов, вместе с Алексеем направился вдоль монастырской стены на северо-запад.

– Смотри, Илья, здесь стены вроде бы пониже, – Алексей осадил коня.

Его примеру последовали и все остальные.

– Да, ты прав. Ров не глубок, воды в нем нет, может быть попробовать подняться на стену по веревке? – Илья вопрошающе посмотрел на Алексея.

– давай попробуем. Думаю должно получиться. У кого-нибудь есть веревка? – обратился Алексей к сопровождающим их воинам.

Один из них отстегнул от луки седла аркан и протянул Алексею. Тот взял его, оценивающе посмотрел на разделяющее расстояние и, не решившись бросить, выразительно взглянул на Илью.

– Давай я сам, у меня это лучше получится. Илья взял в руки аркан и размотал над головой. Взмыв в воздух он устремился ввысь, разматывая на лету длинную ленту веревки. Петля на какой-то миг зависла в воздухе и точно легла на крепостной зубец, крепко обхватив его. Илья несколько раз с силой дернул за веревку, потуже затягивая петлю.

– Вроде хорошо зацепился. Я полезу первым, а ты, Леха, за мной.

Крепко обхватив веревку руками, Илья на пару шагов отошел назад, взяв небольшой разбег и оттолкнувшись от земли, он перелетел через ров, парировал вытянутыми вперед ногами удар о стену и начал подъем наверх.

Центральным зданием монастырского ансамбля являлся Покровский собор. Это был большой, четырехстолпный храм с тремя мощными апсидами, поднятый на высоком подклетном этаже, в котором помещалась усыпальница знатных монахинь. Ассиметричная композиция трехглавого верха, сам массив храмового здания, расчлененного плоскими лопатками и украшенный аркатурно-коленчатым поясом, своим видом напоминал убранство древнего Рождественского собора Кремля. Особенно внушительна была средняя глава собора, поднятая на могучем цилиндрическом постаменте с большими кокошниками. Своим величием и строгостью, собор резко контрастировал с интимной нарядностью надвратной Благовещенской церковью. Это был не только главный храм царского монастыря, это была и духовная тюрьма для знатных женщин, их усыпальница и мавзолей. Отсюда бралась и подчеркнутая скупость его убранства, обнаженность его стен и тяжесть его глав, словно вытесанных из огромных каменных глыб. Его суровый интерьер, с могучими столбами и широкими сводами, словно сжимал и уплотнял находящийся в нем воздух, делая его неподвижным. Его пол был вымощен черной керамической плиткой, а стены не имели росписи. Внизу стен были сделаны небольшие нишки-печуры, предназначенные для складывания молитвенных принадлежностей монахинь, у каждой из которых было свое, строго определенное место в храме.

В соборе шла служба. Одна из послушниц собиралась принять постриг, и на веке отказавшись от мирских радостей, посвящала себя Богу, чтобы в тишине, покое и молитве прожить свой остаток дней здесь в монастыре, славя Господа и замаливая людские грехи.

Ксения стояла на коленях на подложенной красной бархатной подушке посреди храма, перед аналоем с образом Пресвятой Богородицы. Рядом с ней старая монахиня бережно держала на руках длинную черную одежду и черный куколь. Царевна догадывалась, что в эту одежду она будет облачена после пострижения. Ее длинные распущенные волосы ниспадали по спине.

– Сейчас, после пострига, мои шелковистые волосы будут отхвачены острыми ножницами и упадут на холодный пол, – подумала она.

Пока еще послушница, Ксения крепко сжимала свои маленькие ручки. Полуобезумевшим взглядом она уставилась на образ Богоматери с Младенцем на руках и пересохшими дрожащими губами тихо шептала слова молитвы:

– Господи, укрепи мою Веру! Матерь Божья, изгони мою слабость…

Позади Ксении стояла величавая и суровая игуменья Евпраксия. Строго сдвинув черные брови, она опиралась на высокий посох с золотым набалдашником. Евпраксия хмурым взглядом посматривала то на Ксению, то на иеромонаха Нифонта, который руководил обрядом пострига. Он стоял рядом с Ксенией и тихо шептал, склонившись над ее ухом:

– Молись чадо мое, молись, повторяй за мной…

Ксения как будто его не слышала, и совсем другие слова слетали с ее синих дрожащих губ. Игуменья Евпраксия сделала глазами строгий знак монашке, стоящей с небольшим подносом, на котором стоял серебряный ковшик с теплым церковным вином, подносимым причастникам. Стоявший рядом с иеромонахом, маленький сухопарый дьякон с седой клиновидной бородой, взял с подноса ковшик, поднес к губам Ксении, и пробасил:

– Испей, дочь моя, крови Христовой на поддержание сил телесных.

Хор монахинь на клиросе пел необычайно скорбный псалом, повествующий о бренности земной жизни.

Молодая послушница, серой мышью пробралась сквозь строй стоявших монахинь, подошла к Игуменьи и тихо зашептала ей на ухо:

– Там снаружи, много молодцев, все на лихих конях, одни врата ломают, другие поскакали в обход монастыря.

Игуменья утвердительно кивнула головой послушнице и многозначительно посмотрела на иеромонаха.

– Поспешай, – обратилась она к нему, – сестры, давайте свечи.

Две черницы пошли по рядам, раздавая молящимся тонкие восковые свечи. Они зажглись одна за другой, и внутреннее пространство собора озарилось множеством огоньков. Хор запел скорбным антифоном, ведь раба Божья добровольно уходила из суетного мира и становилась верной "невестою Христа". Иеромонах продолжал настойчиво внушать:

– Повторяй за мной, чадо мое, хочу добровольно чин ангельский принять…

Черница вложила в руки Ксении большую зажженную свечу, и в ее дрожащем свете можно было различить нежные черты благородного лица и крупные слезы, катившееся из-под опущенных длинных ресниц.

Иеромонах не мог уловить ни одного слова из уст Ксении, а игуменья Евпраксия продолжала твердить, будто не замечая молчания царевны.