Цви Прейгерзон - Неоконченная повесть

После долгих уговоров и волнений было решено выехать через неделю, в начале сентября. Это уже последние дни пребывания Шоэля в родном местечке, поэтому он старается как можно больше времени проводить со своим другом Мишей. Из-за заикания Миша не может ни читать лекций, ни руководить спортивными занятиями. Вечерами они сидят вчетвером – Хана и Шоэль, Лея и Миша, и говорят, говорят. За окном темнеет, угасающий день плавно переходит в ночь, сердце щемит из-за близости разлуки, и хочется наговориться на всю жизнь вперед.

Миша планирует отъезд первой халуцианской группы в Эрец Исраэль. Нужно делать это именно сейчас, пока еще есть такая возможность, ибо неизвестно, что может быть через год. Жить в местечке стало трудно, большинство евреев здесь потеряли источник заработка. Особенно страдает молодежь – она живет в полной неизвестности, мучаясь сомнениями относительно выбора жизненного пути. Кто-то уходит в комсомол, кто-то старается получить высшее образование, другие выбиваются в нэпманы, третьи, так ни на что и не решившись, пытаются продолжать в местечке свое сонное существование. Но он, Миша, призывает молодых людей попытать счастья и попробовать уехать еще в этом году. Можно сделать это через Одессу, можно перебраться в Румынию или через Кавказ – в Турцию и Иран, можно поискать удачи на западной границе. Нельзя просто сидеть на месте!

– Отчего бы, – взволнованно говорит Зильбер. – Отчего бы Шоэлю и Хане тоже не присоединиться?

Этот вопрос звучит так неожиданно и резко, что Шоэль чувствует сильное смятение. Меняется в лице и Хана:

– Сейчас нам надо срочно ехать в Одессу, мой отец очень болен!

Шоэль качает головой:

– Мы подумаем, – рассудительно отвечает он. – Вы ведь все равно поедете через Одессу, остановитесь у меня, там все и решим.

– Шоэль, ты увиливаешь от ответа! – расстраивается Зильбер.

– Пойми же, Миша, – урезонивает его друг. – Это непростое решение, его необходимо обдумать во всех деталях. С бухты-барахты такие дела не делаются.

Вопрос и в самом деле серьезен, даже мучителен, но он стоит в эти дни перед многими молодыми людьми в нашем местечке. Вот пришли Натан Цирлин и Мирьям Горовец. В последние недели нет вечера, чтобы они не встречались. Шоэль уверен, что они уже тайком целуются при каждом удобном случае в каком-нибудь тихом уголке. Сестра совсем повзрослела. На ней пока все то же старое летнее платьице, но зато как весела и хороша собой его хозяйка, как кипит и бурлит в ней молодая жизнь!

Натан теперь каждый вечер надевает выглаженную рубашку. Он – душа компании, он надежен и верен халуцианскому делу. А Мирьям открыла в нем, помимо известных актерских способностей, и другие замечательные качества – например, глубину и серьезность. Стало быть, есть все основания полагать, что вскоре друзья и родители будут поздравлять Мирьям и Натана традиционным пожеланием «мазал тов».

Компания выходит в городской парк. Солнце уже давно закатилось за горизонт, и в небе одна за другой появляются августовские звезды. Шоэль глубоко вдыхает свежий, пахнущий сеном воздух. В его ладони покоится ладонь его жены, Ханы. Они стоят на улочке нашего распадающегося местечка, а рядом с ними стоит начало двадцатых годов. Впереди – жизнь, ее драмы и радости. Впереди – новая, неизведанная дорога, по которой придется идти вслепую, на ощупь, преодолевая туман и тревогу. И как бы нам ни хотелось пожелать этим красивым и сильным молодым людям самого светлого будущего, мы-то уже знаем, какими опасностями заполнен их путь…

Медовый месяц молодой пары так и не стал для них праздником. Не звенели приветственные колокола, да и поездка из местечка в Одессу нисколько не походила на свадебное путешествие. В вагон протиснулись с превеликим трудом, да и то лишь благодаря армейской форме и локтям Шоэля. Уже внутри пришлось долго стоять, ловя возможность приткнуться на освободившееся крохотное сидячее место. Так в те трудные времена ездили все. В Одессу Хана и Шоэль приехали усталыми и измотанными. Хана несла свой старенький саквояж, Шоэль тащил чемодан и мешок с продуктами. Как и следовало ожидать, заботливая Фейга снарядила детей, чем только могла: несколькими буханками хлеба, крупой, банками топленого масла и сливового варенья.

Увы, дурные предчувствия Ханы оправдались: Ицхак-Меир Шульберг ушел из жизни. Как выяснилось, он заразился тифом одновременно с дочерью. Но молодость Ханы помогла ей в борьбе с болезнью, а вот у пятидесятилетнего Ицхак-Меира не хватило на это здоровья. Слишком нагружал свое сердце старый пекарь. Это сердце было из тех, какие называют безотказными, когда нужно помочь родным, близким, товарищам по работе или просто малознакомым нуждающимся людям. Однако, безотказное для других, оно отказало в помощи самому Шульбергу. Сыпной тиф победил измотанный жизнью организм Ицхак-Меира.

Пораженная ужасной вестью, Хана металась по дому и горько корила себя: «Это я, я виновата!» Горе жены разрывает Шоэлю душу. Он пытается утешить ее, но Хана знай себе твердит: если бы она тогда не настаивала, отец поехал бы только в Киев и остался бы жив. Ведь они наверняка заразились именно в переполненном грязном вагоне по дороге из Киева в местечко! В доме плач и траур. Не раз уже приходилось Шоэлю встречаться лицом к лицу с ангелом смерти, но к этим встречам невозможно привыкнуть.

Жизнь между тем продолжалась. Следовало тщательно прокипятить белье, продезинфицировать все щели, где могла еще затаиться болезнь. Софья Марковна и Хана занялись стиркой, а Шоэль вышел в город, чтобы осмотреться и навестить свою комнату на Арнаутской.

Стоит сентябрьский день. Он идет по Херсонской улице, над Одессой – солнце и голубое небо, под ногами – опавшие листья мимоз. Осень осенью, а зеленые вьюны все еще живы… Отчего же так гнетет городской воздух, почему нагоняет такую вялость и безрадостность? Еле передвигаются по тротуарам и мостовым изможденные, покрытые пылью люди и лошади. Давно уже не встретишь в Одессе толстяков, а лошади и подавно отощали. Иногда проезжают легковые автомобили с красными чиновниками и командирами высокого ранга. Устало скрипя, ползут редкие трамваи; люди гроздьями свисают с подножек. Как-то разом состарились и здания: фасады облупились, растрескались, повсюду выбоины, щели и пятна. Одесса напоминает тяжелораненого в тифозном бреду.

И все же болезнь не смертельна – город живет и зализывает раны. Тут и там слышны стук топора и визг пилы, шуршат малярные кисти, на стенах появились новые вывески, на перекрестках – новые киоски. В Одессу пришел НЭП, а с ним и мелкие собственники. Последние годы были для одесситов особенно трудными. После прихода к власти большевиков ЧК рассылало по городу пятерки экспроприаторов. Они по-хозяйски переходили из квартиры в квартиру и производили безжалостные обыски, отнимая у населения так называемые излишки.