Валерий Елманов - Крест и посох

О самом себе судить было трудно, да он и не пытался, однако, видя перед собой веселые, оживленные лица друзей, оценил, как разительно, и в первую очередь внутренне, изменился, например, Вячеслав. Это отчетливо просматривалось и в его спокойно расправленных плечах, и в горделивой осанке, и в спокойном, чуточку ироничном прищуре глаз.

По пустякам он уже не задирался, вскипал далеко не так быстро, как раньше, и не до такой степени, даже его шутки стали не такими колкими и острыми, как раньше.

Можно сказать, что он плавно перешел от едкой сатиры к добродушному юмору.

Впрочем, перемены коснулись и его физических параметров. В росте он прибавил всего за одно лето чуть ли не пять сантиметров, хотя до самого Константина ему осталось расти еще столько же.

«Коли дальше так пойдет дело, так он через пару-тройку лет на меня и вовсе сверху вниз смотреть станет», — уже не раз мелькала у князя мысль при виде бывшего спецназовца.

Хотя, если уж говорить о росте, то тут безусловным лидером стал Минька.

На сытных харчах он прибавил чуть ли не вдвое больше Вячеслава и в самом скором будущем явственно грозился не только догнать, но и перегнать своего старшего товарища.

Ответственность за столь важное дело, каковым была модернизация вооружения, тоже сказалась на его характере. От самого изобретения до его внедрения на практике путь лежал долгий, а ведь надо было по возможности еще и поставить все на поток. Главным же везде, на всех линиях и участках оставался пока он.

Успевая всюду, Минька тем не менее даже передвигаться стал более солидно и степенно.

Шаг его по-прежнему оставался быстрым, а походка все такой же стремительной, но бегущим его уже никто не видел. Да и обращение к себе по имени и отчеству он уже воспринимал как должное и ничуть не смущался этим.

Мало того, он теперь стал значительно бережливее и рачительнее в расходах, поскольку отводимые Константином суммы в связи с постоянно увеличивающимся количеством новых проектов, и все из числа крайне необходимых, имели неуклонную тенденцию к сокращению, а качество и количество продукции при этом страдать были не должны.

Идей в его голове по-прежнему витало превеликое множество, но, прежде чем подойти с какой-либо из них к Константину, он уже стремился каждую тщательнейшим образом обсчитать. Сколько потребуется рабочей силы, какое сырье, в каком количестве, необходимые размеры требуемых помещений, и общий итог — во сколько гривенок встанет та или иная затея.

Последнее, впрочем, делал уже не он, а персональный бухгалтер, которого выделил ему Зворыка, заверив, что малец хоть и не вышел летами — тот и вправду выглядел немногим старше Славки, — зато разумен на диво, а торгуется так, что и самому Зворыке за ним порой не угнаться.

Отец Николай не подрос — годы не те, однако уверенность в себе и в своих силах, а главное, в необходимости и полезности тех дел, которыми он занимается, постепенно стала все явственнее проявляться и в нем.

Раны его вроде бы окончательно затянулись, и уже ничто, кроме легких полотняных повязок на обеих руках, не напоминало о том, какие муки перенес совсем недавно мужественный священник.

Единственное, что иногда и совсем немного омрачало его вдохновение, так это непреходящая до сего времени боль в ладонях, пробитых месяц назад огромными гвоздями.

Все усилия Доброгневы и самого Всеведа ни к чему не приводили.

Сам отец Николай старался не подавать виду, но иногда по закушенной нижней губе и выступившей на лбу испарине Константин понимал, что выздоровление почему-то затягивается и далеко не все обстоит так хорошо, как говорит сам священник.

К счастью, он оказался далеко не фанатиком и без малейшего сожаления отказался от тех религиозных правил, которых еще не было в тринадцатом веке и которые, содрав их из униатских и католических книг, введет неугомонный патриарх Никон лишь спустя четыреста с лишним лет.

— В конце концов, ничего же не изменится оттого, что я и вся моя паства ныне крестимся двумя, а не тремя перстами, совершаем крестный ход посолонь, а не противосололонь [81] Посолонь означает «по ходу солнца», соответственно противосолонь — против движения солнца. , говорим и пишем Исус, а не Иисус. Разве богу, если разобраться, так уж важны эти мелочи? — как-то заметил он князю.

— И что, это все различия, из-за которых разгорелся такой сыр-бор в семнадцатом веке? — недоверчиво поинтересовался Константин. — Так оно же яйца выеденного не стоит.

— Не все, конечно, — мягко улыбнулся священник. — Например, ныне принято употреблять сугубую аллилуйю, а не трегубую. Литургию совершают на семи просфорах, а не на пяти и прочее. Но в целом ты прав — мелочи все это, потому и сыр-бор, как ты говоришь, разожгли не миряне, а фанатики. Но тут уж ничего не попишешь — они были, есть и всегда будут. Хотя на самом деле и впрямь все это и яйца выеденного не стоит. Потому я так безропотно и принял все. Если ты успел заметить, то единственное мое отличие в том, что я так и не смог отказаться от наперсного креста, который больше никто из священников не носит. Да и то ношу его больше в силу привычки и разве что для удобства — ну там благословить кого на улице или к умирающему неожиданно позовут. В остальном же… — Он, не договорив, пренебрежительно махнул рукой.

Несколько раз отец Николай на весь день уезжал во владения волхва — в его заповедную дубраву, возвращаясь каждый раз аж поздним вечером и, как это ни удивительно, спокойным и умиротворенным.

С ходу отвергнув догадки Константина о возможных попытках заманить старого волхва в лоно христианской церкви, отец Николай поначалу попросту шокировал князя своим кратким ответом.

— А зачем? — спросил он, при этом отнюдь не лукавя. — У каждого человека в душе свой бог — тот, что ему ближе и понятнее. И тут не столь важно, какой именно. Главное, чтобы он был.

— Но ведь он может оказаться и страшным, увлечь человека на злое, — возразил Константин, на что священник, снисходительно посмотрев на князя, как на ребенка, изрек:

— А вот таких богов не бывает. Все зло только от дьявола.

Причину же своих визитов он объяснил тем, что сейчас, к сожалению, лишь у Всеведа можно найти ответы на многие вопросы — начиная с особенностей древнеславянского алфавита и письменности, которая была на Руси задолго до Кирилла и Мефодия, и заканчивая пониманием всего окружающего их мира.

А недавно отец Николай обратился к Константину с просьбой ускорить начатое Минькой производство своей бумаги — завозная была страшно дорога.

При этом он не удержался и похвастался почти по-мальчишески, что уже договорился с Всеведом и получил его разрешение на переписку древнейших рукописей, свято хранимых им и датируемых, судя по описываемым событиям, временами, намного отстоящими даже от официальной даты Сотворения мира.