Александр Афанасьев - Врата скорби (Часть 1)

– Недели три. Лучше месяц.

– Три недели даю. Иди… иди, казак, с глаз долой, пока не осерчал.

Почему Одесса? Да просто так…

Хотя нет, не просто так. Далеко не просто так. С тех времен, как Восток стал русским – Одесса стала крупнейшим торговым портом на этом направлении, вторым – после Владивостока по грузообороту и седьмым по грузообороту в мире. Стратегической железной дороги, [79]после постройки которой порт Одессы пришлось спешно перепрофилировать под туристический – еще в помине не было, а Константинополь хоть и был портовым городом – все же до Одессы не дотягивал. Не потому что расположен был хуже – расположен то был он как раз лучше, просто до сих пор было непонятно: насколько мы там, навсегда или… Вот из-за этого "или" осторожные, знающие цену каждой полушке [80]купчины и не рисковали грузится через вторую столицу Константинополь, открывали конторы да торговые дома в Одессе. Было еще и в Севастополе – но там слишком много военного флота было, приткнуться негде. А Одесса… есть Одесса.

С давних времен как Севастополь был военным форпостом Российской Империи в регионе, так Одесса была форпостом торговым, мореходным, купеческим. Ее даже основали не русские. Основателем Одессы, раскинувшейся на месте, где раньше была считавшаяся неприступной турецкая крепость, был испанский еврей, [81]прославившийся на русской службе в боях с турецким флотом, выслужившийся до адмирала Хосе де Рибас, чье имя и фамилию потом исказили на русский манер. Жозеф Михайлович Дерибас. Он стал первым генерал-губернатором нового города, в его честь названа одна из основных улиц города – Дерибасовская, а его особняк с шикарным садом – его потомки передали в дар городу, и теперь там – Городской Сад. Вторым человеком, заложившим основы Одессы, был ее губернатор в конце восемнадцатого – начале девятнадцатого века Дюк де Ришелье, да, да, прямой потомок кардинала Ришелье, честнейший и предприимчивый человек, фактически сделавший Одессу тем, чем она есть на самом деле – огромным купеческим городом-портом, но при этом не чурающемся культуры. Его памятник стоит перед самой лестницей, в его основании одесситы сохранили ядро, выпущенное с корабля, бомбардировавшего город. Это был даже не корабль – обшитая сталью плавучая пушечная буксируемая батарея. Четыре дня она обстреливала город, у жителей города не было оружия, способного пробить невиданной в то время крепости корабельный борт – но одесситы не сдались, город выстоял. Чей это был корабль? А сами не догадались? Английский, чей же еще – только в двадцать первом и отомстили. [82]Потом Дюк де Ришелье уехал на родину, чтобы стать премьер-министром Франции – но одесситы его помнят до сих пор. Памятник даже поставили. Герцог Ришелье уехал – а Одесса осталась Одессой: оборотистой, купеческой, хлебосольной, понимающей толк в искусстве, ценящей остроумных людей и умеющей с рубля миллион заработать. Миллионщиков в Одессе на тысячу жителей было едва ли не больше, чем в Москве или Санкт-Петербурге, и это было закономерно: вся торговля с Востоком тогда проходила через Одессу. Ну, а где торговля, там и…

Увы, Одесса была мамой не только для купца – но и для фартового налетчика, и для карманника, и для прочего лихого люда. Раньше, когда тот берег был еще не наш – Одесса все равно торговала с ним, только нелегально. Одесса ведь стоит на известняке, и во многом построена из известняка, город начинался с шахт, где строители вырубали кирпичи и плиты из этого податливого материала, складывая из них на поверхности дома. Дома были сложены – а шахты остались, их знали как одесские катакомбы, и тянулись они далеко за пределы города, до самой Молдаванки, а иные отнорки – просто уходили во тьму и никто не знал куда именно. В некоторых районах каждый, буквально каждый дом имел выход в эти самые катакомбы, там хранили контрабанду, нелегальное спиртное, там же были подземные "малины" где отлеживался после дел блатной люд. Согласитесь – хорошо промышлять в городе, где случись убегать от городовых – нырк и под землю. Хорошо. Вот потому-то Одесса-мама многими, наряду с Ростовом-папой и считалась криминальной столицей России.

Даже в криминальном промысле у одесситов был особый шик. Один гопстопник [83]носил в кармане для терпил флакончик с сердечным, потому как один раз он подрезал одного бобра, а тот посинел весь – и с копыт. А за мокрое [84]отвечать как то не с руки – вот он и таскал теперь на случай – сердечное. Еще двое бомбанули банк и ушли от полиции, разбрасывая на улице награбленную добычу – можете представить себе, уважаемые – что началось, когда из пролетки полетели самые натуральные деньги.

Ну… в общем люд тут разный был, были и фальшивомонетчики, были просто мошенники, были карманники, которые незаметно не то что ваш карман от лопатника освободят – но и даму, простите, от предметов нижнего белья.

Вот как раз сейчас хорунжий Григорий Велехов сидел в конторке и смотрел как раз на такого вот ухаря… маленького, верткого и чему то непременно улыбающемуся, да так что вот-вот и расхохочется. По мнению Велехова – смешного тут ничего не было.

– Ты чего веселишься, уважаемый? – мрачно спросил он, смотря на очередного кандидата на государеву службу.

– Та весело же… Вон… люди хорошие по улочке прогуливаться изволят, солидный господин гимназистку кадрит… а лопатничек [85]-то надо поглубже прятать, дабы лихим людям не достался. Вон солнышко светить изволит… хорошо. Много ли надо человеку для счастья?

– Немного. А как тебя звать – величать, такого веселого?

– Батя Митрием крестил.

– А дальше.

– Митька Шалый.

Велехов сплюнул

– Ты мне погремухой своей не козыряй, я к вашим делам неодобрение имею. Какая фамилия, добром спрашиваю.

Шалый снова засмеялся

– Это так всегда… Ваше благородие. Вот про моё фамилиё в Таганском централе прознали, так и крестить не стали, сказали что это готовая погремуха и есть. А там паханы сидят не чета местным, один Сеня Бобёр чего стоил, Сеня Бобёр, взял да попёр. Шалый – это мне и фамилия, и за погремуху сойдет, когда требуется.

Казаки – а тут кроме Велехова был еще и Боровсков – переглянулись

– Служил? – спросил Боровсков, увесисто и солидно

– Та какое там служил… нам же закон служить запрещает. Мы к власти касательства не имеем, только она к нам. Так и норовит лихого хлопца Митьку Шалого за шкирку – и на цугундер, да в Сибирь свезти.