Доната Митайте - Томас Венцлова

В этом классе Томас действительно освоился и нашел друзей на всю оставшуюся жизнь – Рамунаса (Ромаса) Катилюса, Зенонаса Буткявичюса (с которым, правда, теснее сошелся уже в университете) и Пранаса Моркуса, учившегося на один класс младше. Классной руководительнице Броне Катинене, которая преподавала литовский, Томас напоминал поэта Юлюса Янониса – черный высокий воротничок, ремень, огромные глаза, освещающие лицо. В этом классе каждый чувствовал себя свободно. Хорошая успеваемость вызывала уважение, а не насмешки. Подростки 15—16 лет понимали: учиться необходимо, чтобы поступить после школы в институт или университет. Только это могло спасти их от службы в советской армии.

Уровень школы тоже был достаточно высоким: большинство учителей получили образование в довоенной Литве. Особенно важны для Томаса и его одноклассников были уроки учителя русского языка Михаила Шнейдера. Он приехал в Литву из России. Ходила легенда, что Шнейдер написал диссертацию, в которой доказывал единство взглядов Льва Толстого как писателя и как гражданина, противореча таким образом Ленину [19]. В то время такую диссертацию защитить было, конечно, невозможно, и он стал преподавать в вильнюсской средней школе русскую советскую литературу.

Быстро разобравшись с Максимом Горьким, Михаилом Шолоховым и Александром Фадеевым, учитель посвятил много уроков раннему Маяковскому, приучая своих учеников понимать и анализировать поэзию модернизма. Шнайдер, Маяковский и многотомная библиотека отца увлекали Томаса, пробуждали интерес к русской литературе. В стихах Маяковского встречались имена: Борис Пастернак, Сергей Есенин, Велимир Хлебников, Александр Блок. Томас пытался узнать что-нибудь об этих поэтах. Он почти всегда находил нужную книгу. Кроме того, русскую поэзию хорошо знал его отец. Так он узнавал все больше о русской литературе. Поэму Маяковского «Облако в штанах» Томас даже перевел на литовский (перевод остался неопубликованным).

Еще в школе Томас с друзьями заинтересовались архитектурой. Это началось с ежедневных прогулок по старому Вильнюсу, который «был независим от советской власти. Если ночью, когда падает снег, взглянуть на костел святой Анны или святого Иоанна, ты чувствуешь, что ни от кого независим, что ты наедине с собой, но в то же время не один». [20]

Ромас Катилюс вспоминает, что однажды летом он даже конспектировал лучшую книгу того времени о вильнюсской архитектуре – «Искусство Вильнюса» Николая Воробьева. В старом городе юноши играли, угадывая архитектурные стили, века и даже десятилетия. Позднее Вильнюс стал для одной из главных тем поэзии Венцловы, а в 2001 году он даже выпустил книгу «Вильнюс. Путеводитель по городу».

Так в школе, расположенной в бывшем монастыре, появились друзья, и возник интерес к поэзии. Урезанная, искаженная идеологией школьная программа не оттолкнула от литературы ни лучших учителей, ни самых способных учеников.

В годы окончания средней школы Томас решил, что будет изучать биологию. Образованные юноши в то время прекрасно понимали, сколько реверансов и приседаний перед властью им придется делать, если они станут гуманитариями, и думали об этом, выбирая специальность. «Такие науки, как право, философия и экономика, отпадали сразу как пропагандистские. Мы прекрасно понимали: там ты будешь исполнять волю власти, служить ей. В каком-то смысле мы уже приспособились к режиму, но служить ему не хотели» [21]. Поэтому Ромас Катилюс, в будущем друг Иосифа Бродского, выбрал физику, науку точную и независимую от идеологии.

В то время так поступали не только в Литве. Людмила Штерн, тоже будущая приятельница Бродского, выросшая в семье гуманитариев, в конце пятидесятых собиралась поступать на филфак в Ленинграде. Ее отец, знаменитый юрист, был против: «Очень прошу тебя, иди в геологию… Врать придется меньше. Гранит состоит из кварца, полевого шпата и слюды при всех режимах» [22]. Не она одна стала геологом из этих соображений: «Я поступила в Горный, и оказалось, что там поэтов и прозаиков на один квадратный метр было больше, чем в Союзе писателей» [23]. Геология казалась тогдашней молодежи спасительной, по-видимому, еще и потому, что можно было на время скрыться «на краю земли, вдали от царящих в „культурных“ центрах кагэбэшных всевидящих очей» [24]. Несколько одноклассников Томаса тоже решили изучать геологию.

Тем не менее сам Томас все же решил стать филологом и 1 cентября 1954 года поступил на литуанистику – отделение историко-филологического факультета Вильнюсского университета. Основанный иезуитами в 1579 году университет в то время переживал не самый светлый период своей истории. Обучение в нем, как и повсюду в Советском Союзе, скорее напоминало идеологическую и военную муштру. Впрочем, было несколько профессоров, учиться у которых считалось удачей. Лексикограф Юозас Бальчиконис; языковеды Витаутас Мажюлис и Зигмас Зинкявичюс; Ричардас Миронас, преподававший санскрит и греческий; знаток Литвы ХVI и XVII столетий Юргис Лебедис; вернувшийся из сталинских лагерей Василий Сеземан, которому Томас сдавал логику; некоторые другие. Кроме того, атмосфера старого университета, в котором учились Адам Мицкевич и Юлиуш Словацкий (а в 1929—1934 годах и Чеслав Милош), его архитектура, библиотека сохраняли свою притягательность и неповторимость.

Построенные в разное время и соединенные в один ансамбль здания университета выглядели угрюмо и запущенно, но каждое из них было частью истории и культуры. «Ренессансный дворик Скарги напоминает площадь небольшого итальянского города. Классицистический двор Почобута – укромный и таинственный, там в марте-апреле тени голых веток падают на круглые башни обсерватории, расписанные знаками зодиака. Двор Сарбевия <���…> – самый старый, с готическими контрфорсами, посреди него зияет пустой потрескавшийся фонтан. Есть еще дворик Мицкевича: знатоки вам покажут окна поэта». [25]

Всего в университете – тринадцать двориков, и все разные. Бóльшая часть библиотечного фонда была недоступна для студентов и простых читателей, ведь самые ценные книги считались идеологически вредными для советского человека. Поэтому их брали только в закрытых спецфондах по специальному разрешению. К учебе Томас относился очень серьезно, «каждый день сидел в университетской библиотеке до десяти или одиннадцати часов вечера» [26]. Примерно в 1956 году, после событий в Польше, он овладевает польским, чтобы узнавать новости из гораздо более смелых польских газет. Позже польский язык стал своеобразным эсперанто для людей Восточной Европы, оппозиционно настроенных к коммунистической власти [27]. Польская печать была либеральнее, кроме того, на этот язык переводили больше западноевропейской литературы, чем на литовский или русский. Польский приоткрывал окно в мир.