Доната Митайте - Томас Венцлова

В это время Томас также учит английский и немецкий языки. Вместе с приятелем он даже ищет раввина, «чтобы нас обучил древнееврейскому языку, но разве найдешь раввина в послевоенном Вильнюсе?» [28]Он серьезно интересовался не только литературой и языками, но и современной музыкой, искусством и многим другим: «Попробовал <���…> просмотреть „Введение в метаматематику“ Клини, но книга явно требует усидчивости». [29]

В годы студенчества Томас Венцлова изучает и западную, и русскую литературу (в дневнике – имена Поля Валери, Джорджа Оруэлла, Хенрика Ибсена, Фридриха Дюрренматта, Гийома Аполлинера, Томаса Стернза Элиота, Шарля Бодлера, Джеймса Джойса, Марины Цветаевой, Бориса Пастернака, Осипа Мандельштама, Николая Гумилева и других авторов, приводятся характеристики прочитанного). Он совершенствует немецкий язык, изучает философию (Фридриха Ницше, Бертрана Рассела, Иоганна Готлиба Фихте).

В дневнике 1958—1960 годов особенно много записей о Франце Кафке. В 1959 году Антанас Венцлова купил «Замок» Кафки на польском языке. «На книжную базу, – пишет Томас, – пришло несколько книг. Две по специальной резолюции попали в книжный магазинчик ЦК, где их получили папа и Межелайтис. Другие были списаны и сожжены (XIV век!). Еще несколько разделили между собой работники базы, читают и хвалят. Но у них достать трудно». [30]

Другими словами, Кафка кажется особенно опасным писателем (книги даже сжигают), но своим людям читать можно (Антанасу Венцлове и Эдуардасу Межелайтису, будущему лауреату Ленинской премии).

В 1963 году на собрании Союза писателей Антанас Венцлова рассказывает о беседе с одним «талантливым и начитанным юношей» (не с сыном ли?), который не хочет «активно участвовать в жизни», и как пример приводит Пруста и Франца Кафку, «любимого всеми модернистами Франца Кафку, который почти всю жизнь корпел на какой-то мелкой службе и создал гениальные творения».

Венцлова продолжает: «Да, товарищи, были и Пруст, и Кафка – несчастные художники капиталистического общества, наделенные огромным талантом и обреченные из-за болезней и других тяжелых условий на одиночество и самокопание. Они мучительно создавали свои творения, преодолевая недуги и безысходную изолированность от общества. Но эти трагические исключения нельзя считать правилом». [31]

Антанас Венцлова, не желая возвеличивать Кафку и Пруста, не сомневался, однако, в их «огромном таланте». Это было редкостью для того времени: как правило, столпы советской литературы приходили в ужас от книг, выходивших на Западе. Один из литовских прозаиков писал Антанасу о своих младших коллегах: «Приходят люди какие-то опустошенные, духовно усталые, с томиком Кафки в руках вместо молитвенника. Иногда думаешь: может лучше молитвенник, чем Кафка? Там хоть какой, но бог, а тут – ничего святого, обрыв над пропастью, туманы, тьма» [32]. Удивительно, что для советского писателя-атеиста даже молитвенник не так опасен, как Кафка.

Наступил 1956 год, во многом знаменательный для Томаса. В конце марта комсомольцам университета (а Томас, как и многие ученики, вступил в комсомол еще в школе) прочли секретный доклад Хрущева о Сталине. Антанас Венцлова пишет в дневнике: «Томас вернулся ошеломленный и сегодня листает книгу Барбюса» [33]. Это была биография Сталина, написанная Анри Барбюсом, просталинская, но все-таки запрещенная в Советском Союзе, поскольку в ней упоминались имена казненных соратников тирана. Некоторое время казалось, что жизнь станет свободнее. Томас публикует в «Советском студенте» краткую историю Вильнюсского университета, и к этой, скорее анти-, чем просоветской статье редакция подбирает фото мемориальной доски Дзержинскому. «Железный Феликс» действительно учился в здании университета, когда там располагалась гимназия. В ней же учился и знаменитый русский филолог Михаил Бахтин, но редакцию это не заинтересовало. В той же газете Томас и его одноклассник Ромас Катилюс, студент физико-математического факультета, публикуют заметку, в которой предлагают создать общество охраны памятников культуры, занимающееся их защитой и разжигающее интерес к их истории. Статья напечатана в номере от 17 октября 1956 года, то есть накануне венгерских событий. События в Венгрии совпали с днем поминовения усопших, праздником, который давно причинял головную боль властям. В этот день литовцы не только убирали могилы своих близких и зажигали на них свечи, но и навещали могилы борцов за независимость Литвы. С точки зрения литовцев, это был патриотизм и противление власти, с точки зрения властей – национализм и антисоветская деятельность. В 1956 году студенты собрались на кладбище Расу в Вильнюсе, где похоронены многие деятели литовской культуры. У могилы Йонаса Басанавичюса, вдохновителя восстановления независимой Литовской Республики в 1918 году, пели патриотические песни и запрещенный в то время гимн Литвы. Когда студенты возвращались с кладбища, их начала разгонять милиция, нескольких человек арестовали. Томаса не взяли, но заметили: на кладбище было много осведомителей КГБ. Комсомол наказал его «строгим выговором с внесением в личное дело».

Подавление революции в Венгрии 4 ноября 1956 года связано у Томаса с главным мировоззренческим переломом в его жизни: последние иллюзии о возможности улучшения социализма окончательно развеялись.

Венгерские события нашли отражение и в стихах Томаса, позднее объединенных в цикл «Стихи 1956 года». В первом стихотворении цикла «Идальго» ясно прослеживается связь с двумя другими текстами: «Дон Кихотом» Сервантеса и пастернаковским «Гамлетом». О Сервантесе напоминает и само название, и упоминание Санчо в первой строке, и, возможно, понятие неравного боя:

В каждой из четырех строф стихотворения точно повторяется ритмика, использованная Пастернаком («Я один, все тонет в фарисействе. / Жизнь прожить – не поле перейти»). Аллюзия к пастернаковскому «Гамлету» подчеркивает тему жертвенности, принятия вызова, брошенного судьбой. По мнению М. Л. Гаспарова, «Выхожу один я на дорогу» Лермонтова, «Вот иду я вдоль большой дороги» Тютчева, «Выхожу я в путь, открытый взорам» Блока и «Гул затих, я вышел на подмостки» Пастернака имеют общие черты. «Всюду тема пути – и не только дорожного, но и жизненного, и всюду пятистопный хорей» [35]. Так, в этот ряд вписывается и стихотворение «Идальго» Томаса Венцловы, также посвященное выбору жизненного пути.

Второе стихотворение из этого цикла – миниатюра в четырех строчках о живых и умерших: