Андрей Бочаров - Русская фантастика 2015

– Образцами? А-а, понял. И что, вы сами не боитесь заразиться?

Конечно, боюсь. Но знать ему об этом необязательно.

– В-третьих, – продолжаю как ни в чём не бывало, – всё-таки не исключено, что отыщется способ спасать заражённых. Но чтобы найти его, мне нужны образцы, нужны наблюдения за инфицированными, нужно, в конце концов, время!

А его-то, добавляю мысленно, у всех нас и нет.

– И вот именно поэтому мне нужен ты. Однако это значит, что тебе в ближайшие месяцы придётся многому научиться. И очень тяжело работать.

– Месяцы? Но вы сказали ей: «Две-три недели»…

– Я соврал, – поворачиваюсь и смотрю ему в глаза. – Думаю, у неё есть неделя. Две, если я сумею договориться и если в Посев она сумеет сюда ходить. Бывали случаи, когда югготы прорывались на улицы, знаешь ли.

– Так вы тоже поняли!.. – вскидывается он, почти удивлённо. – Про Алёну.

– Главное, чтобы не сразу поняли другие. Я, – повторяю, – договорюсь: скажу, что она мне пригодится для наблюдений. На первой стадии, дней сорок два – сорок три, она будет неопасна, игумен это знает. Хотя его мнение в данном случае не так важно. Главное, чтобы удалось сохранить всё это в секрете от остальных. Они-то, как тебе известно, по-прежнему верят, что имеют дело с… как ты говорил? Гневом Божьим? И только святость, праведность, избранность спасает их от немедленного заражения. А те, кто греховен, – ну, вот они-то и уязвимы больше прочих.

– Но её же проверяли, она была в карантине! – мрачнеет: – Значит, это из-за меня вообще всё…

Я охотно киваю:

– Разумеется. И эта, и вообще все беды в мире – исключительно из-за тебя. Из-за кого же ещё-то!

Он фыркает, зло пинает сухие листья, скопившиеся у парапета. Спрашивает, не глядя на меня:

– Мы успеем? Есть хотя бы крошечный шанс, что мы найдём лекарство?

Что мне ему ответить? Что за все эти годы я – с моей-то подготовкой, с теми возможностями, что были сразу после катастрофы! – не продвинулся в этом ни на йоту? Или что гриб мутирует, и у нас сейчас шансов ещё меньше, чем прежде? Или, может, о том, что я похож на игумена Афанасия: он надеется на второе пришествие, а я – на призрачных спасителей откуда-нибудь с запада? Что на шеях у некоторых югготов я замечал бирки со свежими датами, а с одного снял нечто, напоминавшее сломанный, неработающий радиомаячок?

Что одни – да – ведут себя активней, но есть и другие, так и не сумевшие до конца подчинить тела людей? Что каждый вечер перед сном я включаю радиоприёмник и пытаюсь словить ещё раз ту волну, на которой пару месяцев назад слышал трансляцию на ломаном английском? Или про далёкий шум как будто бы вертолётных лопастей, под который я проснулся пару недель назад?

Правда заключается в том, что всё это неважно. Придёт ли завтра подкрепление или через пару лет город поглотят волны очередной миграции югготов – сейчас для нас это не имеет ровно никакого значения.

– Увидим, – говорю я. – Поборемся.

– Слушайте, а может, меня надо, наоборот, раньше заразить? Вдруг вам это поможет? Два этих ваших «образца» вместо одного – значит, в два раза больше шансов. А?

Так ведь я уже начал тебя заражать, думаю я. Только времени это займёт намного больше, чем ты думаешь. И нет никакой гарантии, что нам с тобой повезёт.

Я всегда был неважным учителем. А после конца света вообще отвык от людей. Хватит ли у меня времени, чтобы научить тебя хотя бы самому простому: приглядывать за моими питомцами, без которых городу не продержаться? Сумею ли я заставить тебя мыслить по-другому, не так, как остальные горожане? Не так, как большая часть граждан страны, в которой все мы жили до катастрофы.

Солнце не вращается вокруг Земли. Гриб заражает как грешников, так и праведников. Скрещённые пальцы и полынь не спасут от зла, потому что зло – это не Повелитель мух на троне, а обычный человек, не сумевший справиться со своей завистью, подлостью, со своим невежеством.

Вот то, о чём спрашивал игумен. Вот чего я боюсь: что это уже навсегда. Два-три поколения, которым с детства внушали презрение к точным наукам, – и в итоге мне пришлось обманывать взрослых, умных людей, чтобы те поверили и приняли мою помощь. Годами я разыгрываю из себя Повелителя мух, каким они представляют его благодаря даже не книгам – фильмам. И ни один не усомнился!

Ты боишься смерти, мальчик, но тебя ждёт кое-что пострашнее. Ты станешь учеником чародея. Изгоем, предателем. Они будут принимать твою помощь, но при этом – креститься, сплёвывать через плечо, проклинать тебя.

И если не прискачет из-за гор кавалерия – тебе придётся взять учеников раньше, чем мне, и закладывать основы будущего, которого сам ты никогда не увидишь. А когда чёртова хвороба лишит меня способности ходить – да, ты мне понадобишься для эксперимента. Чтобы присматривать за мной. Фиксировать все изменения после инфицирования, делать выводы.

– Пока обойдёмся тем, что есть, – бросаю ему. Беру прислонённую к парапету трость, замечаю, что от головы пуделя откололся внушительный фрагмент. Выкинуть её к чертям и велеть, чтобы из города принесли новую, попроще и понадёжней. Нынче же, когда явятся костромчане за первыми порциями снарядов, – скажу.

– Куда мы?

– Знакомиться с моими лучшими друзьями. И вот ещё, – добавляю, заметив, что он приуныл. – Привыкай к одной простой мысли, мальчик. Никто не справится с этой бедой лучше, чем мы. Просто потому, что больше некому.

– Слушайте, хватит уже называть меня «мальчиком»! У меня, между прочим, имя есть!

– Упрёк принимается, – протягиваю руку: – Будем знакомы: Николай Васильевич.

– Миша. Михаил Афанасьевич, – говорит он с неожиданной серьёзностью.

Едва сдерживаюсь, чтобы не расхохотаться; вот ведь нарочно не придумаешь!

– Очень приятно. Пойдём, а то Фафнир с Гармом уже, наверное, обижаются, что я о них забыл.

И мы наконец-то отправляемся вниз, знакомиться с моими собаками.

С трёх сторон пустошь окружал лес. Сосны с рыжими, пахнущими смолой стволами, толстая подстилка из прелой хвои, корявые берёзки и заросли боярышника вдоль опушки. В лесу обитали совы, иволги, дятлы, дрозды и многие другие птицы – все, какие мальчик нашёл в старых справочниках с пожелтевшими страницами. А ещё зайцы, белки, ежи, мыши-полёвки. Последние несколько дней в лесу жила рыжая лисица. Она смешно тявкала по ночам, но соваться к дому опасалась.

От дома в лес убегала просёлочная дорога. Вернее, не дорога, а плохо наезженная колея. Несколько раз они пытались идти по ней. Безрезультатно. Колея сразу же начинала петлять между здоровенными лужами с чёрной затхлой водой, прыгала по холмам и оврагам, сталкивалась и перепутывалась с другими такими же колеями и просёлками. Запомнить повороты и перекрёстки не получалось ни у мальчика, ни у мужчины, поэтому каждый раз просёлок вёл себя иначе, и непонятно оказывалось, в какую сторону ты идёшь. Или ни в какую, а бродишь по кругу, пока не собьёшься окончательно и не вывалишься обратно к пустоши? Лес не годился, чтобы идти сквозь него. Разве что собирать грибы, ежевику и тот же боярышник. И дрова, чтобы печь топить, если холода наступят. Но пока что на пустоши было тепло, и о печи они не думали. Мальчик даже не знал, как о ней правильно думать. Справочника по печам в доме не было.