Владимир Романовский - Добронега

Забавно, что собственно князя Владимира уже списали со счетов. Совсем недавно он был Красное Солнышко, «не знавший» о злодеяниях своего приспешника (от него их «скрывали»). Буквально вчера он был «защитник Руси», «возлюбленный сын Киева» и прочая, и прочая. Сегодня эти люди уже искали себе нового повелителя – Святополка ли, Бориса ли, Ярослава – а Владимир в детинце воспринимался как просто украшение, память о славном прошлом. И опять они боятся говорить о печенегах, подумал Житник. Намекай, не намекай – стыдно, вот и молчат. Расселись тут, понимаете ли, посреди печенежского притона, и делают вид, что печенегов вообще не существует.

А что, подумал он с иронией. Все эти славяне-скандинавы зажрались да заютились, слопали и государственность и честь, запили брагой, и хотят спокойной жизни. За полтора столетия Киевская Русь из младенчества, пробежав по молодости и зрелости галопом, пришла в дряхлость, и дикие, яростные печенеги ждут своего часа. Будущее за ними. Не стать ли мне печенежским князем?

– Хорошо, – согласился Житник. – Кровопийцу уберут и без нас. Вы вот о чем подумайте, друзья мои…

Хелье выпрямился, вложил сверд в ножны и снова присел у скважины. Происходившее за дверью имело, вроде бы, прямое отношение к Марии, и вмешиваться в такие дела бездумно было бы безумием. Следовало слушать, запоминать, и думать.

Из-за мыслей о Марии Хелье чуть не потерял нить разговора за дверью. Он сделал глубокий вдох. В этот момент возле его ноги пискнула мышь. Брезгливость к грызунам свойственна страстным натурам. Хелье сделал движение – не пнул, но поддел и отбросил. Тем не менее, за дверью его услышали, во всяком случае, услышал, или почувствовал, Житник. И замолчал.

Хелье понял, что Житник идет к двери.

Четырьмя бесшумными шагами сигтунец переместился в тень, нащупал рукой какую-то нишу, и втиснулся в нее. Дверь открылась, Житник ступил на пассерель и огляделся. Вернувшись в комнату, он сказал:

– Вот, в общем, и все пока что, друзья мои. Встретимся через неделю, как договаривались. Надеюсь, неделя – достаточный срок, чтобы определиться. Доброй ночи.

Хелье слышал, как Житник ступает по пассерелю, как спускается по лесенке, как оставшиеся прикрывают дверь. Все стихло. Это могло быть ловушкой – Житник мог подождать, пока подслушивающий снова присядет у двери, и, бесшумно поднявшись по лесенке, приставить к горлу подслушивающего сверд. Но нет – Житник был слишком большой для такого маневра, а лесенка узкая и шаткая. Хелье вышел из укрытия и снова присел у скважины.

– …ничего не значит! – услышал он голос первого собеседника. – Житник, поговаривают, сын Добрыни!

– Слухи, – возразили ему. – Не следует верить слухам. Еще неизвестно, кто эти слухи распустил – может, сам Житник. Так что же мы решим, друзья?

– Житника интересы города и народа не волнуют. Он сам по себе.

– Это так, но это можно использовать в наших целях.

– Это опасно.

Хелье понял, что ничего эти люди не решат, ни сейчас, ни через неделю. Он помнил сигтунские интриги и знал цену вечно ворчащей перманентной оппозиции. Говорят, говорят – а толку никакого. Выждав еще некоторое время, он спустился вниз – и вовремя.

Осушив очередную кружку, Дир бросил ее небрежно на пол, а затем неожиданно обнял сидящую рядом и делающую ставки болярыню, воскликнув патетически:

– Полюбил я тебя!

– Немедленно отстань! – возмутилась болярыня, отстраняясь.

– Да ты не волнуйся…

Она хлопнула Дира по щеке. Дир в свою очередь отстранился, прикрыв глаза, будто смакуя дорогое вино.

– Ага, – обрадовался он. – Стало быть, не желаешь со славянином ложиться, печенежская подстилка.

Славяне вокруг стола смутились и отвели глаза, кроме одного – маленького и тощего, богато одетого, вполне трезвого, который вдруг заметил:

– Да, невозможно стало по улице пройти, чтоб на печенега не налететь, не так ли, друг мой.

Почти сразу он сделал знак глазами кому-то.

К Диру подошли с двух сторон шестеро здоровенных печенегов.

Хелье в три прыжка достиг стола, перемахнул через него, и очутился рядом с Диром.

– Спокойно, спокойно, ребята, – сказал он. – Мой друг очень много сегодня выпил и очень устал. Мы сейчас мирно уйдем.

– Никуда я не уйду, – отчеканил Дир. – Мне жизнь не мила.

– Не обращайте внимания, – попросил Хелье. – Он не соображает, что говорит. А тебе, болярыня, должно быть стыдно. Видишь – человек не в себе, а ты сидишь, расфуфыренная, да еще и по щеке его лупишь. Вставай, друг мой, вставай.

Он обнял Дира за плечи. Дир нахмурился, покусал губу, но все-таки поднялся. Хелье переместил руку с плеч Дира на его пояс, чтобы не казаться смешным – Дир был на голову его выше. Нетвердым шагом Дир последовал, куда направлял его Хелье – к выходу.

– Все женщины – хорлы, – сообщил Дир философски.

– Да, мой друг.

– Нельзя им верить.

– Нет. Ты совершенно прав, Дир.

– И ты не верь.

– Я не верю.

– Давай подеремся с какими-нибудь печенегами.

– Давай, но только не сейчас. Завтра. Сейчас нам надо отдохнуть.

***

Три дня прошли в полной безмятежности и предвкушении. Хелье ждал вестей от Марии. Совету ее – пойти к Ипполиту, чтобы тот помог ему устроиться в Косую Сотню – он не последовал. И так сойдет. Ему совершенно не хотелось встречаться с Александром. Или даже с отцом Александра. Хотелось думать только о приятном.

На четвертый день Хелье, гуляя по Каенугарду с Диром, который жаловался ему на судьбу, почувствовал неясное беспокойство.

Яван тем временем бегал во все концы, лихорадочно ища покупателя, но никто не хотел покупать дом Авраама даже за бесценок. К вечеру четвертого дня три печенега постучались вежливо у дверей, спросили хозяина, и долго беседовали с ним в занималовке. После их ухода Яван вышел в столовую, где Хелье и Дир ужинали, а Годрик прислуживал, залпом выпил кубок вина, и опустился на лавицу, грохнув свердом. Вид у него был мрачный.

– Случилось что? – спросил Дир.

– Печенеги приходили с предложением.

– Что за предложение?

– Хотят хорлов терем здесь сделать, – не стесняясь сообщил Яван.

– Совсем обнаглели, – заметил Дир. – Предлагают человеку превратить отцовский дом в вертеп. Никакой совести нет.

– Вертеп или нет, не важно, – сказал Яван устало. – Не хочется, чтобы этим занимались печенеги.

– Ты им отказал?

– Я сказал, что подумаю.

– Вот и плохо. Надо было отказать, – наставительно заявил Дир.

Яван снова наполнил кубок.

К концу недели настроение Хелье испортилось окончательно. А на восьмой день он уже твердо знал, что никаких вестей от Марии не будет.

Не вышел я, стало быть, происхождением, думал он с горечью. Недостаточно знатен для нее. А она, стало быть, разборчива. Посему недоступна. Послужи, Хелье, послужи. Дам тебе знать. Лет через двадцать.