Георгий Турьянский - Марки. Филателистическая повесть. Книга 2

— Акриловая кислота. Прекрасное, хотя и небезупречное оружие криминалистики.

С этими словами Попов взял большое ведро, по-научному «ёмкость», и вылил туда жидкость, разбавляя её водой. Сразу после этого профессор принялся одну за другой опускать вилки и ложки академика в ёмкость-ведро. Мутная гадость издавала довольно-таки неприятный запах.

Я знаком с Поповым не один десяток лет, и частое общение с ним не прошло для меня даром. Так, например, я знаю, что сильная вонь химических жидкостей указывает на присутствие в них эфирных масел. Об этом мне не раз рассказывал профессор. Я стараюсь держаться подальше от всякого рода химии. Во-первых, любая смесь может взорваться, во-вторых, если и не взорвётся, то вонь, как правило, страшная. И голова потом болит.

Купание столовых приборов в эфирных маслах не принесло нам ожидаемого успеха. Они почернели, а никаких следов пальцев мы заметить не смогли. Сколько мы ни пытались позднее вернуть блеска ножам и вилкам, всё напрасно. Вонючая дрянь въелась глубоко. Изъятые нами вещи теперь можно было лишь выбросить в мусор, что Попов и проделал по окончании своего опыта.

— Н-да, — сказал он, стягивая перчатки. — Отрицательный результат в науке является не менее ценным, чем положительный. Жаль, мы не можем воспользоваться его плодами. Но я совершенно не понимаю, где произошла ошибка. Решительно не понимаю. Не мог же я перепутать кислоту с проявителем.

— Вилки жалко, — заметил я. — Чужое серебро всё-таки.

— Произошла техническая накладка. Отпечатков пальцев нам с вами не видать, — твердил своё профессор. — Плюньте вы на это и забудьте.

— Легко сказать «плюньте»! Вы знаете, сколько денег она стоит, ваша техническая накладка? А Павлов — старик прижимистый, — заметил я.

— Не отчаивайтесь, — отозвался Попов. — Хорошо ещё, что академик не пользовался золотыми столовыми приборами.

Думаю, любой на месте Попова, испортив столько соседского имущества, пришёл бы в ужас, принялся бы проклинать судьбу и рвать на себе волосы. Но не таков был мой друг. Он, по своему обыкновению, уселся в глубокое кресло и принялся о чём-то раздумывать. Я же с горечью продолжал досмотр столовых принадлежностей, напоминавших обгоревшие головни.

— Да не грустите, вы так. Знаете, у меня есть для вас ещё одно определение.

— Определение чего? — не понял я.

— Есть такой термин «артефакт». «Артефакт» означает некое закономерное отклонение от намеченного результата опыта. И «артефакт» мне нравится даже больше, чем полицейско-криминологический термин «вещественное доказательство». А вам?

У этого невозможного человека оставалось желание шутить! Мне не оставалось ничего иного, как последовать его примеру.

— Из всех ваших каламбуров мне серебро всего дороже! — засмеялся я саркастически.

— Кажется, у меня появилась новая идея, — не замедлил отозваться из угла профессор.

— Опять идея? — меня словно пчела ужалила. — Только чур, не брать из павловского дома ничего!

— Что вы так пугаетесь, Буревестник? А ещё фронтовик, — покачал головой Александр Степанович.

Он привстал со своего места и принялся расхаживать взад и вперёд.

— Я не пугаюсь, а просто ума не приложу, что мы теперь скажем Ивану Петровичу, — заметил я.

— Не отпечатки пальцев бандитов, а самого пропавшего следует искать. Моя идея звучит так: «Собака Павлова».

— Знаменитую собачку украдём?

— Ну, разумеется.

— Увольте меня от ваших идей! Не согласен!

— Помилуйте, кто лучше павловского Цербера знает своего хозяина? Цербер — прекрасный пёс, и он в два счёта наведёт нас на след похищенного академика.

С этими словами Попов прекратил ходить взад-вперёд и снова уселся в кресло. Признаюсь, вздох облегчения вырвался в ту секунду из моей груди. Всё гениальное просто. Не знаю, почему мне самому не пришла в голову эта спасительная идея?

Итак, мы направились к дому нашего соседа во второй раз за этот день. Собака, пролаявшая всю ночь без остатку, теперь молчала и даже не скулила.

Когда мы подошли к грозному Церберу, тот лежал возле будки, прикованный цепью в самом скорбном положении, и лишь однажды жалобно вильнул хвостом при нашем появлении.

— Видите, что делает голод с животными? Волкодавов он превращает в ручных пуделей, — заметил Александр Степанович.

— Может, у него желудочный сок кончился? — сделал я осторожное научное предположение.

Дело в том, что с трудами Павлова я, разумеется, был ознакомлен. И знаю его книжку «Лекции о работе главных пищеварительных желез» про рефлексы у собак, как свою собственную. Мы напоили Цербера из мисочки и добыли ему небольшой кусок мяса. Цербер поел и немного оживился. Однако, и я, и мой друг были уверены, что с таким слабым животным невозможно долго идти по следу похитителей. Следовало приводить павловского пса в чувство и ждать, пока он восстановит силы. А потеря времени была для несчастного академика сейчас, быть может, смертельно опасна! Но что же делать, из-за неудачного эксперимента с вилками и полученных опытным путём артефактов мы слишком долго провозились в доме и не подумали о решении, лежащем на поверхности. Я дописываю эти строки и наблюдаю за профессором, который в эту минуту пытается поставить Цербера на ноги. Тот ни в какую не хочет.

Слава Богу, Цербер пришёл в себя. Теперь нельзя терять ни единой секунды. Мы сняли с грозного сторожа цепь. Я нашёл в сарае у Павлова старый ошейник, а Попов принёс из дому моток электрических кабелей. Общими усилиями кое-как нам удалось смастерить поводок. Теперь пора отправляться в путь.

С собой мы взяли стоптанную домашнюю туфлю академика, дабы время от времени напоминать псу запах хозяина. Цербер, на наше счастье, сразу взял след, и мы рванулись за ним. Я очень опасаюсь за здоровье моего друга, но Попов утверждает, что быстрая прогулка ему полезна. Лишь бы пёс не гнал, что есть мочи. Сейчас я пишу, сидя на пенёчке. Мы сделали небольшой привал. Вокруг поют соловьи, и настроение самое весеннее.

Цербер рвался с поводка и бежал всё быстрее с громким лаем. Мы еле поспевали за ним. Тропинка извивалась и становилась уже и уже.

— Как далеко они бедолагу утащили? — проронил я.

— Не сомневаюсь, жизнь нашего соседа в страшной опасности, — тихо отозвался Александр Степанович.

Внезапно лес закончился, и перед нашим взором предстало широкое пространство, уходящие краем в глубокий обрыв. Словно невидимый собиратель выдернул разом марку, а заменить на другую не успел.

Мы увидели комья свежевырытой земли и небольшой холмик, сделанный явно недавно. Повинуясь внутреннему порыву, одновременно и не сговариваясь, Попов и я стянули с голов шляпы и постояли так в тишине минуту. Последняя надежда растаяла, подобно куску сахару в горячем кипятке. Суета этой гонки и внутренне напряжение сменились глубоким горем. Никаких сомнений не осталось: перед нами лежала свежевырытая могила, в которой покоились бренные останки академика, светила науки мировой величины.