Георгий Турьянский - Марки. Филателистическая повесть. Книга 2

— У него так не убрано. Запах такой… тоскливый.

— Что вы хотите, старый, одинокий человек, — промолвил Попов. — Я тоже в первую минуту подумал, его дом вверх дном бандиты перевернули.

— Скажите, Александр Степанович, что за странное устройство у Павлова в кабинете? Велосипед, а без колёс.

— Ах, вот вы про что! Это же машина для тренировки мускулов, велотренажёр.

— Что же, старик крутит педали и никуда не едет?

Мне представилось, как одинокий, всеми забытый Павлов сидит на своём неподвижном велосипеде и думает, что несётся вперёд, оставаясь на месте.

— От одиночества и ужаса смерти уехать пытается, — сказал я.

— Вам пора браться за новый роман, — улыбнулся Попов. — Знаете ли, дорогой друг, творить добро куда как проще, если взывающий о милосердии учтив и благовоспитан. А если нет? Как быть тогда?

— Вот именно, — не мог не согласиться я.

— Пусть и он удостоится нашей милости, — промолвил мой учёный друг.

— Вот именно, — снова не мог я не согласиться, — А где, кстати, его жена?

— М-м, готов поручиться, такого характера, как у Павлова, и святой не выдержит. Не удивлюсь, если жена его оставила. Я где-то читал, что и настоящий Павлов был страшно вздорным человеком. Вот, выходит на марке его точно нарисовали. Теперь любуйтесь на его изображение.

— Отталкивающее впечатление.

— К сожалению, дорогой Буревестник, почти в каждом учёном сидит вот такой гордец Павлов. Сделаем выводы.

В доме Александра Степановича я от нервных потрясений и переживаний выпил три чашки чая с малиновым вареньем и засобирался уже идти к себе прилечь и отдохнуть.

— Да, чуть не забыл. Что мы с артефактами делать станем? — задал я вопрос, мучивший меня всё это время.

— Вилки отдадим. Зачем нам они?

— А Цербер?

— Цербер свой долг выполнил, — заключил профессор. — Он, похоже, к нам привязался и сам отсюда не уйдёт. Пусть пока у меня поживёт. Нам же придётся несколько дней регулярно навещать больного.

Попов воспринимал случившееся совершенно спокойно, будто речь идёт не о серебре и чужой собаке. А я никак не мог успокоиться.

— Если бы произошёл взрыв или пожар, когда вы слили в ведро эту вашу кислоту? Чем бы мы стали тушить?

— Пирогами, и блинами, и сушёными грибами, — отозвался Попов.

— Вам бы всё смеяться.

Вместо разъяснений мой учёный друг вышел в лабораторию и принёс оттуда небольшой сероватый пакетик с красным крестом и надписью «Бекингъ Паудеръ» Kings Cross, 1731 г. и протянул его мне. Цербер растянулся у ног Попова и смотрел на меня преданными глазами. Вот же, собака, а всё понимает. Я прочёл «Kings Cross» и воспоминания о поездке в Англию разом нахлынули на меня. «Номер по каталогу Михель 1731», — словно молния пронеслось в моей голове.

— Это оттуда? — показал я пальцем на окно. — Вы получили ответное письмо от Дианы?

— Вовсе нет! — расхохотался Попов. — Уверяю вас, дорогой Буревестник, порошок не имеет к нашей лондонской миссии никакого отношения. Я взял его на кухне, чтобы показать, чем можно тушить пожары. Ведь вы же сами спросили. Так вот, пекарский порошок при добавлении в него уксуса даёт эффект образования пены. Конечно, пирогами и блинами вполне возможно тушить пожары. Вернее порошком. Корней Чуковский взял за основу именно этот химический принцип в своём детском стихотворении «Путаница».

— Не смешно, — парировал я. — Зачем же мешать литературу с наукой?

— Хотя бы потому что литература создала «Науку и Жизнь». Вы и ваши друзья-литераторы подчас слишком усложняете простые вещи и, наоборот, не видите очевидного. Ваш коллега пытался лишь кратко объяснить принцип работы огнетушителя. Современники, как всегда, его не поняли. Не хотите написать статью об этом в ваш любимый журнал?

— Не хочу. После того, как вы испортили посуду, забрали себе чужого пса и могли довести дело до пожара!

— Вы всё с ног на голову ставите, Буревестник, — отозвался Александр Степанович.

— Извольте же тогда поставить ноги обратно на землю!

— Я понимаю так, что не в вилках дело, а в том, как мы с вами вели себя. Смогли мы достичь результата или нет? Есть ли вам в чём упрекнуть себя?

— Мне нет, — отозвался я. — Вы, а не я перепортили добро академика!

— Видите. Вот и идите с Богом.

Мы распрощались, и я заспешил домой. Мне по возвращении всю ночь не давала покоя мысль о пожарном порошке, зашифрованная в стихах таким хитроумным способом. Быть может, и правда — взять и написать статью в журнал?

Мне порою кажется, Попов смеётся надо мной. По глубоком размышлении решил пока повременить со статьёй. Если окажется, что всё это поповские шуточки, позору будет на весь наш марочный альбом.

P.S. В последующие дни я дважды хотел навестить Павлова, нельзя же бросить его одного — хромого, беззащитного, оставленного нами по недоразумению без посуды. Но он всякий раз кричал мне через запертую дверь одни бранные слова и ругательства. В последний мой приход великий учёный запустил в дверь какой-то тяжелой штуковиной. Пришлось прекратить бесполезные попытки проникнуть в дом.

На улице завыла собака.

В один из ненастных дней дождь зарядил с раннего утра. Он моросил без конца и обещал идти до позднего вечера и всю ночь в придачу. Такими днями так богат наш календарь природы средней полосы, что об этом и не хочется писать. В альбоме — не многим лучше.

Я, признаться, вовсе не ждал никаких гостей и настолько увлёкся чтением статьи о консервировании сливы, опубликованной в одном из последних номеров «Науки и Жизни», что позабыл обо всём. У меня, надо признаться, есть небольшой садик с яблоневыми и сливовыми деревьями, которым я раньше уделял не много внимания. Выясняется, зря.

Доходчиво, ясным языком «Наука и Жизнь» объясняет, как при помощи нехитрых приёмов совершить настоящее кулинарное чудо: изготовить прекрасное варенье.

Чтение настолько захватило моё воображение, что я не обратил внимания на стук в дверь. Лишь настойчивое повторное постукивание, переходящее в барабанную дробь, вывели меня из размышлений. Я поспешил к двери.

На пороге стоял человек среднего роста, лет шестидесяти. Сапоги его были забрызганы грязью. На моём госте красовалась фуражка и шинель, какие носили в царской армии. Одутловатое нездоровое лицо покраснело от ходьбы, непомерный живот мешал поворачиваться. Видимо моему гостю тяжело было передвигаться, и он страдал одышкою. Лоб вошедшего покрывали капли пота или дождя. Дышал он, как загнанная полковая лошадь. Поначалу я решил, что имею дело с неким железнодорожным инженером, зашедшим по случаю попросить о каком-нибудь одолжении.