Андрей Валентинов - Дезертир

Его лицо не дрогнуло, лишь в глазах вспыхнуло что-то бесовское. Вспыхнуло — и погасло.

— Сколько?

С ответом я не спешил. Наверно, запроси я сейчас миллион, он выдал бы, не колеблясь. Золота — краденого, награбленного, конфискованного — они не считали.

— Не все так просто, гражданин Вадье. Торопиться не следовало. Пусть предложит сам.

— Личная амнистия? Право возвращения во Францию?

— Это тоже… Но проблема в том, что он, этот человек, не поверит на слово. Нужны гарантии. И не бумажки — бумажкам он не поверит…

— Разумно, — Вадье задумался. — Но все остальное сложнее. Шпионов не награждают орденами, к тому же ордена мы отменили. Но если речь пойдет о политических уступках…

— Все проще, — перебил я, вспомнив слова одноногого. — Нужны будут, конечно, деньги. Но, кроме этого, вы должны освободить нескольких заключенных.

Вадье поморщился. Я понял — из пасти Великого Инквизитора вырывали добычу, а это куда неприятнее, чем раздавать краденые миллионы.

— Кого? — наконец без всякой охоты поинтересовался он. — Надеюсь этот ваш человек понимает, что мои возможности не безграничны?

Пора было ставить точки над «i».

— Это он как раз понимает, гражданин Вадье! Впрочем, как и то, что возможности шпиона в Комитете спасения поистине не имеют границ!

Лицо Вадье вновь дернулось, и я понял, что стою на верном пути.

— Люди д'Антрега тоже читают газеты. И не только «Монитор», но и «Отца Дюшена», равно как «Старого кордельера». Скандал с Ост-Индской компанией привел их в восторг. Говорят, д'Антрег сказал, что скоро он лично спляшет карманьолу на вашей могиле. А на могиле гражданина Робеспьера споет «Саira»!

Едва ли граф д'Антрег обладает столь развитым воображением. Но меня вдохновили вчерашние слова лобастого из Сен-Марсо.

Великий Инквизитор начал бледнеть. Затем лицо залилось краской.

— Сволочи! Они доиграются! Я прикажу удвоить караулы у застав, прикажу обыскать каждый закоулок! Ни один их проклятый курьер не проскочит!

Я отвернулся, сделав вид, что рассматриваю бронзового Пегаса, стоявшего на изящном маленьком столике. Вадье мог поставить по целой дивизии у каждой заставы. С тем же успехом можно ловить граблями ветер или обыскивать черную тьму парижских катакомб.

— Ваше мнение? — голос Великого Инквизитора прозвучал хрипло, словно карканье. Я еле удержался от улыбки.

— Хочу напомнить, гражданин Вадье, что начал переговоры с подпольем по вашему приказу. Мое мнение: заговорщиков следует истреблять, а не подкупать. То что мы делаем, — на грани измены. Я по-прежнему считаю, что вы обязаны обнародовать все данные в Конвенте и добиться роспуска Комитета общественного спасения.

Лицо Вадье из красного стало малиновым. Губы дрогнули.

— Это… Это государственный переворот, гражданин Шалье!

— Да ну? — удивился я. — Совсем недавно один высокопоставленный деятель государства тоже был уличен в переписке с врагами. Его звали Людовик XVI.

— Не в этом дело. Вы правы — переворотом больше, переворотом меньше…

Великий Инквизитор уже успел успокоиться. Лицо вновь стало обычным, на тонких губах даже появилась улыбка.

— И мы это сделаем! Котерия гражданина Робеспьера получит свое! Но… Не сейчас! Пусть сначала задушат Эбера и Дантона. Кроме того, мы еще не готовы…

Он не стал договаривать, да этого и не требовалось. Волчья стая, правившая Единой и Неделимой, готовилась к очередной кровавой схватке. Наверно, Великий Инквизитор уже видел себя на месте Зеленой Рожи. Но руки были коротки — пока что…

— Хорошо, убедили! Кого надо освободить?

Я замер. Слова так и рвались с языка, но спешить не следовало. Ради этой минуты и затеяна вся игра. Ради глупого ирокеза в золотых очках — и тех, кто мог ждать меня в «Синем циферблате». Ждать — и не дождаться. Нет, спешить нельзя!

— Речь идет о нескольких людях. Пока мне назвали одно имя — Альфонс д'Энваль, драматург.

Вадье на миг задумался.

— Давайте расположимся поудобнее. Не могу размышлять над тарелками…

Мы вышли из-за стола, на котором остывала забытая куропатка, и пересели в кресла, стоявшие у высокого стрельчатого окна. Кресла оказались под стать гражданину Вадье — вольтеровские. Усевшись поудобнее, он легко дотронулся до маленького колокольчика.

Лакей вынырнул, словно из-под земли. Вадье, не удостоив его даже словом, пошевелил в воздухе тонкими изящными пальцами. Слуга исчез, через минуту появившись с большим черным портфелем. Великий Инквизитор движением брови отослал лакея, после чего с несколько брезгливым видом принялся извлекать из недр портфеля какие-то бумаги.

— Так, д'Энваль, — наконец проговорил он. — Альфонс д'Энваль, драматург… Странно…

Быстро проглядев несколько документов, он повернулся ко мне.

— Вы представляете, о ком идет речь? «О благородном воине из племени ирокезов», — чуть было не ответил я.

— Понятия не имею, гражданин Вадье. Возможно, д'Энваль сам по себе и не нужен тому человеку…

— Проверка на искренность, — кивнул Великий Инквизитор. — Разумно, разумно… Дело вот в чем, гражданин Шалье. Мы вполне можем освободить д'Энваля. Через три дня. Ваш, гм-м, контрагент согласится?

Через три дня — процесс! Внезапно я ощутил страх. Вадье слишком быстро согласился! Так не должно быть!

— Трудно сказать. Но, как я понял, д'Энвалю грозит гильотина…

— Грозила, — кивнул Инквизитор. — До вчерашнего дня. Видите ли, гражданин Шалье… Смею напомнить, что Людовик XVI, о котором вы только что упомянули, в свое время запретил пытки. С точки зрения революционного правосудия это не всегда разумно, особенно на публичных процессах. Подсудимые порой бывают необыкновенно упорны. Гражданин Фукье-Тенвиль уже дважды предлагал вернуться к доброй старой дыбе, но его пока не послушали.

Он вновь причмокнул губами, то ли посмеиваясь над кровожадным Тенвилем, то ли действительно сожалея о палаче с ременным кнутом в руке.

— Поэтому на каждом процессе нам нужен свидетель. И лучше всего — из числа подсудимых. Тогда все идет достаточно гладко и даже красиво. Ну, а взамен этот свидетель получает редчайшую возможность сохранить голову на плечах. Революционное правосудие, гм-м, необыкновенно гуманно. В некоторых, конечно, случаях…

Я не поверил. Не мог поверить. Не хотел…

— Так вот, гражданин д'Энваль проявил редкое благоразумие. Мы согласились — особой вины за этим молодым человеком и нет, одна болтовня, а на письмо Корде мы, так и быть, закроем глаза. После процесса д'Энваль получит свободу. Ну, может, и не сразу, через денек, через два…

Я вспомнил Юлию и понял, что граждане атеисты правы. Господь не творил людей. Этим занимался кто-то другой. Жить среди этих кадавров не имело смысла.