Андрей Валентинов - Дезертир

— Плюс коронады Греноваля, — кивнул командор. — А теперь, Франсуа, посоветуйте, что мне делать. Я могу попытаться достать чертежи. А дальше? Передать в Кобленц?

«Конечно!» — хотел ответить я, но что-то удержало. В Кобленц — значит принцу Конде. А принц Конде тут же передаст это…

— У англичан нет ничего похожего, — понял я. — Для Франции — это шанс…

— Наконец-то добиться господства на морях, — подхватил Поммеле. — Этот корабль — наше будущее. Его нельзя оставлять «синим», но отдавать англичанам тоже нельзя. Вот почему я приказал ничего не передавать д'Антрегу. Надо что-то решить. Если б я был уверен, что через полгода над Парижем будет развеваться флаг с лилиями…

Я покачал головой. Нет, за полгода не успеть. Господа якобинцы вооружили четырнадцать армий. Вандея и Тулон блокированы, Марсель и Лион пали…

Как бы поступил на моем месте тот, прежний? Я осторожно взял в руки рисунок. Жуткий стальной монстр, ощетинившийся коронадами, рассекал волны, подталкиваемый неведомой мощью. Дьявол! Морской Дьявол! Гражданин Лепелетье может спать спокойно в своем гробу — его имя поистине станет бессмертным!

Внезапно я усмехнулся. Загадка проста — «синим» не оставлять, англичанам не отдавать…

— Я бы его угнал, Альбер! Угнал и спрятал. А в нужный час вывел бы в море под белым флагом.

— Что?! — командор даже привстал от неожиданности. — Угнать корабль! Но ведь это… Это…

Я только усмехнулся. Корабль! Подумаешь, железная лохань с каминными трубами! Мы четыре месяца не сдавали Лион — почти без пушек, без пороха, без хлеба.

— Угнать… Угнать и спрятать… — бормотал Поммеле что-то прикидывая. — Экипаж подобрать нетрудно… Корсика… Или Балеары… Нет, Корсика, там сейчас Паоли 49 49 Паоли — лидер корсиканских сепаратистов. , с ним у нас контакты. Есть гавани на западном побережье…

Внезапно он щелкнул пальцами:

— Эх, пропадай, голова! Тысяча чертей! Франсуа, надеюсь, мы будем на капитанском мостике вместе?

Я чуть не сказал «да», но тут же опомнился. Это не моя война. Моя закончилась — давно, еще в Лионе. В тот яркий солнечный день…

— Я не моряк, Альбер. Я даже не попал к Лаперузу. Вы справитесь сами.

Надо было уходить. Командор Поммеле ничем не мог мне помочь. Ни он, ни одноногий академик, ни отважный лейтенант Сурда…

— Погодите, Франсуа! — моряк явно растерялся. — Мы же с вами еще ничего не обсудили! Я даже не отчитался о тех деньгах…

Деньги? Я пожал плечами. Сегодня все говорят о деньгах…

— Нет, нет! — Командор тоже встал и решительно указал мне на стул. — Извольте присесть, Франсуа! Я обязан отчитаться! Сорок тысяч ливров — это… Ведь это деньги армии Святого Сердца! Помните? Вы же сами дали мне адрес — площадь Роз, «Синий циферблат»…

Дыхание перехватило, замерло сердце — и я без сил опустился на стул. Да, все верно — «Синий циферблат», площадь Роз… Но почему — деньги? Разве их я искал? Разве из-за денег…

— Итак, сорок тысяч ливров. Мне передал их господин Молье, — Поммеле заглянул в какую-то бумажку, — двадцатого августа. К сожалению, через неделю он был арестован. Насколько мне известно, на следствии Молье никого не выдал… Эти деньги подполье распределило следующим образом…

Его голос стал еле слышен, затем вообще сгинул, и меня охватила странная звенящая тишина. Все оказалось так просто! Я-прежний отвечал за секретный фонд подполья. Папаша Молье, хозяин «Синего циферблата», где когда-то наливали прекрасный сидр, хранил это золото. Сорок тысяч — деньги немалые, это оружие, это спасенные жизни. Наверно, я был человеком очень ответственным…

— Франсуа! Что с вами? Франсуа!

Похоже, меня спрашивали об этом не в первый раз. Не знаю, откуда взялись силы, но я все-таки смог открыть глаза.

— Вы… Вы больны? — Поммеле стоял рядом, в руке — стакан с водой…

— Да… Я… — Слова рождались мучительно, с неимоверным трудом. — Альбер, бога ради… В «Синем циферблате»… Что там было?

— Там? Насколько я знаю, ваша конспиративная квартира… Выпейте, Франсуа! — командор протянул мне стакан, но я покачал головой. — Выпейте, на вас же лица нет!

Я хлебнул воды, и мне почудилось, что она пахнет серой…

— Мы там с вами пару раз встречались, и вы мне сказали, что хозяин — господин Молье — хранит деньги Руаньяка. Но Руаньяк разрешил нам ими воспользоваться, я и осмелился… Да что случилось?

— Н-ничего.

Я медленно встал, с трудом удержавшись, чтобы не рвануть ворот камзола. Белый галстук внезапно показался удавкой.

— Спасибо, Альбер. Надеюсь, вы угоните это чудище. И… не ищите больше меня!

— Но почему? — Поммеле растерянно вертел стакан в руке, затем резко поставил его на стол, расплескав воду по зеленому сукну. — Франсуа, если вам нужна наша помощь… Понимаете, мы очень рассчитываем на вас…

Я покачал головой.

— Поздно… Считайте, что я погиб…

— Господин дю Люсон! — Глаза командора блеснули. — Напомню вам ваши же слова. Мы, те, кто поклялся защищать Короля и Отечество, будем сражаться до конца. Живыми — а если понадобится, то и мертвыми!

— Ну, если так… — я горько усмехнулся. — Можете считать меня дезертиром.

Вокруг была серая тьма, плотная, непроницаемая, дышавшая холодом и безнадежностью. Странные тени скользили мимо, исчезая без следа и вновь рождаясь, чтобы беззвучно сгинуть в сером сумраке. Я исчез, меня больше не было, но проклятое сознание не желало умирать вместе со мной. Почему я еще здесь? Что им надо от меня? И кому это — «им»?

Тени сгущались, мертвые лица скалились, в ушах звучал далекий хохот. Призракам было весело, они смеялись — или это тоже чудилось? Неужели это смерть? Неужели мне не осталось ничего, кроме этого серого тумана? В чем я провинился перед Тем, Кто судит и карает? Или Он тоже ни при чем и прав Вильбоа со своими древними сказками? Может, древняя логрская кровь, о которой я забыл, как забыл и обо всем прочем, привязывает меня к этому проклятому миру? Неубитый близнец, цепляющийся за ненужную жизнь… Или все проще — Смерть, усталый палач, неловко нанесла удар? Смерть, которую звали Бротто… Бротто… Бротто… Черная равнина, продуваемая холодным осенним ветром…

Черная равнина, продуваемая холодным осенним ветром. Под ногами — неровная земля, за спиной Рона, несущая свои серые воды на далекий юг, где в домах — широкие окна, где люди не боятся сквозняков и пьют терпкий грапп. Но я не дома, мне никогда не вернуться. Лион — прекрасный Лион, окровавленный, в черных клубах дыма, — за рекой. Мой последний город, последний рубеж. Там, за рекою, — площадь, окруженная старинными домами, высокий эшафот, на котором еще не остыла кровь. Там, у эшафота, я все решил. В тот миг, когда треугольный нож обрушился вниз, и я понял, что должен уйти…