Андрей Валентинов - Дезертир

Мы, обреченные, только что перешли мост, нас много, длинная шеренга связанных по двое бредет к огромному рву, возле которого уже стоят убийцы в синих шинелях. Другие — в такой же синей форме — подгоняют нас, словно стадо. Мясникам некогда, бойня в самом разгаре…

— Господи, господи, господи… — шепчет кто-то совсем близко. Я не оборачиваюсь, не гляжу вперед, где на белом коне гарцует краснорожий детина в шляпе с трехцветной кокардой. Я хорошо его знаю — бывшего актера, бездарного, завистливого — и необыкновенно жестокого. Вот он, Колло д'Эрбуа, якобинский проконсул — пьяный, с саблей наголо. Он тоже спешит, торопит убийц, в воздухе висит ругань. Скорее, скорее! Третий день здесь, на черной плеши, именуемой Бротто, Республика, Единая и Неделимая, подводит черту под лионским мятежом. Гильотина не справляется, не хватает даже веревок — но есть еще пушки, есть картечь. Пленные копают рвы — несколько уже засыпано, но чуть дальше роют новые, еще шире, еще глубже…

Крик — кто-то вырывается, падает под ударами прикладов. Его подхватывают, ставят на ноги — и гонят дальше. И вот мы уже стоим у рва. Колло кричит, бьет нерасторопных палачей эфесом длинной сабли. Кто-то начинает нас считать, сбивается, начинает снова. Но Колло машет рукой — ни к чему! Скорее, скорее, пушки уже готовы, черные жерла целят в лицо…

— Господи, господи, господи… — хриплый надрывный голос бьет в уши. Крик — отчаянный крик сотен обреченных — растет, ударяет в равнодушное небо и эхом рушится на землю, превращаясь в пушечный гром. Дым окутывает нас, словно серый осенний туман, но мы еще живы, пьяные канониры взяли неверный прицел…

— Господи, господи, господи…

Голос стихает до шепота, и тут небо вновь обрушивается на нас, засыпая черными комьями холодной осенней земли. Крик становится тише, но Смерть все еще медлит — и палачи в синем бросаются ко рву. Патроны кончились, в ход идут штыки, но я еще жив, хотя лицо, грудь, руки — все залито кровью. Колло не спеша слазит с коня, его шатает, сабля волочится по земле, он тоже подходит ко рву, красное лицо морщится, сабля нехотя, дрожа поднимается вверх. Мимо! Пьяный палач вновь морщится, вырывает из-за пояса пистолет…

Смерть по имени Бротто не спешит, медлит, словно смакуя каждый миг нескончаемой кровавой агонии. Но вот наконец неверная голубизна исчезла, пропала черная плешь проклятой равнины, и я увидел серое небо — такое близкое, доступное — протяни руку…

Сначала вернулась боль — боль в давно переставшем биться сердце. Я открыл глаза и понял, что ничего не кончилось. Я, расстрелянный на равнине Бротто, упавший в кровавое месиво мертвых тел и засыпанный комьями холодной земли, все еще здесь, в отвергнувшем тем меня мире. Я не ушел, не смог…

Рука уткнулась в резную стойку кровати. Значит, я сумел добраться сюда, в маленькую комнату, которую делит со мною призрак доктора Марата. Сумел добраться, скинуть камзол, упасть на покрывало… За окном неярко светило солнце, пробиваясь сквозь низкие снеговые тучи. Полдень… Сколько я пролежал здесь? Сутки? Больше?

Я встал, нашел на столе недокуренную папелитку и долго чиркал огнивом. Первая же затяжка заставила закашляться, и я усмехнулся, вспомнив предупреждение Ла Файета. Он прав, даже такому, как я, курево в конце концов начинает раздирать горло. Интересно, где сейчас Ла Файет? Год назад, спасаясь от гильотины, мой друг пытался бежать в Голландию, но был задержан австрийским разъездом. Может, ему даже повезло. Якобинцы не простили бы ему, как не простил Руаньяк. Маркиз де Руаньяк, командующий армией Святого Сердца, не щадивший никого и ничего не прощавший… А что, если бы именно мне приказали расстрелять Ла Файета? Чем я лучше Жеводанского Волка?

На столе стояла глиняная кружка. Я пригубил и поморщился. Грапп! Тот, что не допила Юлия. Наверно, она уже узнала, что ирокеза д'Энваля смерть обошла стороной. Впрочем, откуда? Сам Альфонс едва ли признается в том, что согласился стать палачом. Пока это тайна — грязная тайна Великого Инквизитора, — и бедная девушка, наверно, сходит с ума…

Я плеснул воды из глиняного кувшина, вытер лицо полотенцем и принялся не спеша одеваться. Рука уткнулась в колючий подбородок, я заставил себя достать бритву. Холодная вода помогала плохо, сталь больно скребла щеки, но я вытерпел до конца. Теперь камзол, белый галстук… Можно идти, искать фиакр в ближайшем переулке и ехать к Юлии. Она должна узнать, что д'Энваль не погибнет. Только это — остальное потом. Надо посоветовать ей не идти на процесс, а лучше — предупредить Вильбоа. Да, именно так! Потом… Но у меня будет еще время на «потом»…

Еще у подъезда я заподозрил неладное. Окна гражданки Тома оказались закрыты ставнями. Я знал этот странный парижский обычай — прятаться от ночи, но сейчас был день. Если она не открыла окна…

Я взбежал по лестнице и только на первой площадке сообразил, что в подъезде нет привратника. Это тоже никак не походило на Париж, пекущийся о чистоте и порядке. Подъезд открыт, у входа никого нет…

Дверь знакомой квартиры на втором этаже оказалась полуоткрыта. Я взялся за черный молоточек и замер в нерешительности. Будь я по-прежнему дю Люсоном, эмиссаром подполья, то давно бы уже ушел, бежал, исчез. В такие двери стучать опасно.

— Заходите, гражданин!

Мне открыли без стука. На пороге стоял плечистый молодец в штатском. На круглом жирном лице сияла улыбка.

Я отступил на шаг, но из двери уже выбегали крепкие ребята в одинаковых коротких фраках. Меня отбросили к стене, к горлу прижалось холодное дуло пистолета…

— Не двигаться, сволочь!

Привычные к подобной работе руки шарили по карманам. Кто-то развернул гражданское свидетельство, поднес к свету. Послышался удивленный свист:

— Та-ак… Секция 10 Августа, Франсуа Ксавье… Гляди, сам Амару расписался! Ну, ловкачи!

— Ищите дальше, — посоветовал я. — Во внутреннем кармане.

Растерянность прошла. Только теперь я начал понимать, что так и должно было случиться. Если бы я догадался раньше!..

На этот раз обошлось без свиста. Руки, державшие меня, разжались.

— Мы… Мы извиняемся, гражданин Шалье! Нас не предупредили!..

Теперь на их сытых физиономиях был страх. Шакалы посмели схватить волка. Ну что ж…

— Я от Вадье. Докладывайте!

Парни переглянулись. Тот, кто встретил меня в дверях, почесал затылок.

— Ну… Мы все уже написали. В квартире устроена «мышеловка», за весь день никого не было. Вы — первый…

Пояснений не требовалось. Я кивнул:

— Гражданин Вадье недоволен. Почему арестованная не в Сен-Пелажи? Что за самодеятельность?!

Сен-Пелажи — первое, что пришло в голову. В Париже сейчас два десятка тюрем.

— Но… — щекастый совсем растерялся. — Был приказ! Только в Консьержери! Как особо опасную! Я… Я покажу…